Ракетчики

Как ни странно, но заседание тайного общества проходило не в части, а за её пределами. Юревич где-то раздобыл широкополосный детектор радиоизлучений, проверил свою квартиру от и до, из сети выключили всё, кроме холодильника: телевизор, радио, телефон. Я официально числился в увольнительной. У офицеров для сбора была официальная легенда: день рождения Юревича. В нашу команду добавилось несколько человек: подполковник Рубан, Алексей Степанович, зам. командира части по боевой, майор Кармышов Сергей Иванович, командир 1-й роты, майор Касьян Кирилл Геннадиевич, командир батальона.

Больше никого посвящать не рискнули. Зам. по техчасти, Кучеренко, хоть и подполковник, но человек гражданский. Он стал ракетчиком случайно. Кончил гражданский ВУЗ, после военной кафедры, каким-то чудом, попал ненадолго в часть — и его никуда не отпустили. Он мог отремонтировать с помощью топора нашу боеголовку, образно говоря. Телефон, автомобиль, ракету — ему было всё равно. Но — не воин. От нас, солдат, никогда не требовал отдачи чести, не муштровал строевой, не наказывал строго за мелкое разгильдяйство. Вообще не помню случая, когда бы он кому-нибудь наряд дал. Парадокс, но когда он заступал НДБС-ом, да и, вообще, чем-то командовал, то все были при деле и старались делать качественно и его не подводить. Замечательный человек, но — не воин. На первом этапе нам не подходит.

Командир второй батареи майор Кривенко — карьерист. Соответственно — может сдать. Зам. по тылу — тюфяк. Замполит — обычная партийная гнида. Секретчик — ха-ха-ха. Полковник Волочков, командир части — высокомерный барин, никак не годится. Из других младших офицеров также никто не подходил. Усольцев в части всего полгода, с ним ничего ещё не понятно. Таракан — разгильдяй. Самсонов и ещё один его брат по разуму, командиры расчётов, не подходят по деловым качествам. Прапора — вообще не наши люди.

Начинаю психологическую обработку лично. Учтём, что предварительные беседы были, и информация офицерами уже получена.

— Хочу подчеркнуть один формально-юридический аспект нашего не то клуба, не то тайного общества. Мы — не заговорщики. В 1991 году, который ещё не наступил, шпионы и предатели разрушат наше государство, начнут уничтожение наших народов. Например, рядовые Матевосян и Махмудов будут стрелять друг в друга в Армяно-азербайджанской войне из-за Нагорного Карабаха. Очень скоро предатель Горбачёв уничтожит нашу часть, это будет где-то через месяц-два. Мы — добровольные смершевцы, патриоты, партизаны. Вот, если вдруг, в 1991, Кравчук, Ельцин и Шушкевич не поедут разрывать СССР в Беловежскую пущу — то нам и делать ничего не придётся! Только на это надежды у меня нет. Вы не останетесь кружком спиритистов, беседующих с ясновидцем Александром Корибутом и душами предков.

— Эт самое, — решил спросить Рубан, — Александр, а как ты решился нам сразу раскрыться, всё это дело, эт самое, на голову вывалить?

— Ну… А что, нужно было в час по чайной ложке дворнику дяде Васе? Хм. Нет времени. Нужно много всего и ещё вчера. Один я не справлюсь. Нет ресурсов. Несколько позже можно будет использовать людей за деньги, но тогда уже будет поздно решать задачу-максимум. Поэтому и рискую. Или получу нормальную взрослую, дееспособную команду сразу. Или… Кроме того, я ведь вас знаю. Как бы. Всё-таки полтора года под вашим началом служил. В той жизни. Ну не верю я в то, что вы побежите стучать особисту или звонить в психушку.

— Да уж, так и псих не придумает, — с лёгкой ухмылкой на губах вставил Кармышов.

— Ну, а вообще… Навыкам вербовки меня никто не учил. Так что… Может, я совершаю грубейшие ошибки. Или невозможное: вербовку членов партии, причём сразу группу.

— Га-га-га!

* * *

В комнате висело молчание. Оно не было тяжелым, не было гнетущим. Скорее, это было похоже на первый прыжок с парашютом, когда человек стоит перед открытой дверью. Перед этим он долго готовился, прыгал с вышки, складывал парашют, учил теорию. И всё равно: высота пугает и манит, завораживает и отталкивает, не можешь отступать и боишься делать шаг, восторг, любопытство, азарт — против инстинкта самосохранения. Лет пятьсот назад казаки так же само сидели перед походом и решали: идти или не идти. Можно: не идти, никто в спину не толкает. Но в полоне у крымчаков томятся русские люди, возможно: знакомые, сёстры, односельчане — свои. И нужно брать остру сабельку, и идти против луков и ятаганов, рисковать ради вышней цели. Казаки шли. Шли в поход, делали именно такой выбор. Потому что родились воинами.

Безусловно, я несколько идеализирую. Думаю, что у казаков были и материальные мотивы, и мотивы личной мести. Но сейчас стараюсь об этом не думать. Толика самообмана. Хочется, чтоб согласились, поверили, мои офицеры. Сам я даже не представляю, что буду делать. Оказалось, сейчас, в этой комнате, действительно делали свой выбор именно воины. Каждый пришёл своим путём, но на этом перекрестке, здесь и сейчас, они были равны, пришли в одну и ту же точку выбора.