Райское яблоко

Попав в услуженье к отцу Непифодию, Таисия стала замечать за собой очень странные проявления. Ей, например, все время хотелось петь. При полном отсутствии музыкального дарования подобное желание не может не вызвать тревоги, и Таисия наложила на себя суровое наказание: в течение целой недели не спать, читая апокрифы и жития. Другая бы рухнула и померла. На то и другая! Таисия же поставила в уголок кувшин с ледяной водичкой, и как только выпуклые глаза ее начинали слипаться, тут же брызгала на себя из этого кувшина и делала несколько больших глотков. И сон проходил. Всю эту неделю ей петь не хотелось. Таисия повеселела, вздохнула с большим облегчением – ну, пронесло! Но зря ликовала. Неделя без сна очень скоро закончилась, и срок епитимьи закончился с нею, и пенье вернулось как ни в чем не бывало. Перемывая посуду после обеда, Таисия приоткрыла некрасивый свой рот и несколько даже визгливо запела:

Что б ни случилось, я к милой приду
В Вологду-гду-гду-гду, Вологду-гду!
К до-о-ому, где резной палиса-а-ад!

Через десять минут в кухню заглянул отец Непифодий.

– Ты пела, матушка?

Таисия порозовела.

– Ну, я.

– Тебе это, матушка, ведь не по чину… Монахиня ты…

Таисия сжала тяжелые руки под черным передником.

– Дак я негромко… Душа попросила.

Отец Непифодий отчаянно сморщился.

– Ну, ты уж помягче, а то как-то очень…

Он вышел. Таисия вытерла слезы обиды и с остервененьем взялась натирать большую бугристую редьку. Отец Непифодий послушно съедал полчашки такой редьки с медом от сильного кашля. Таисия предпочитала простые народные средства леченья. Таблетки в красивых цветных упаковках спускала в уборную, не доверяла. Отец Непифодий ни в чем не перечил.

Так вот, натерев этой редьки, монахиня почувствовала, как скребет у ней в горле, и тут же запела, как птица на ветке:

Ой, цветет кали-и-ина в поле у ручья-а-а!
Парня молодо-о-го полюби-и-ила я-я!

Видать, это громкое пенье Таисии являлось частицею Божьего замысла. Оно начиналось с восхода и длилось до самых потемок, хотя с перерывами.

Отец Непифодий, изрядно намучившись, решил: пусть поет. Поскольку ему добавлялось мучений и от изобилия этого пения не только что женщины – весь Божий мир тотчас же терял привлекательность.

Кроме того, что Таисия запела, она начала позволять себе и разные другие вольности: подсовывала, к примеру, отцу Непифодию укоризненные записочки, в которых сообщала ему о его прегрешениях и давала совершенно неправомочные советы. Придя как-то раз от заутрени и севши за стол, чтобы завтракать, отец Непифодий с удивлением обнаружил в хлебнице целую гору каких-то серо-синих бумажек. Развернув одну, он увидел корявым и недружелюбным почерком написанное ему нарекание: «А если ты Божий слуга, зачем ты сегодня так лыбился?» Оторопев от прочитанного, отец Непифодий развернул еще одну записочку: «Зачем на поганую девку глядел, когда причащал?» Остальные бумажки отец Непифодий даже и разворачивать не стал, а, отодвинув от себя чашку с чаем, призвал к себе матушку Таисию.

– Записочки вы мне писали? – спросил он ее очень резко.

– Ну, я, – ответила мрачно Таисия.

– Зачем беспокоились, матушка? Я вас пригласил мне по дому помочь, а вы себя ангелом, что ль, возомнили?

Таисия сразу набычилась.

– Боюсь, пропадете вы, батюшка. Вот что. О ближнем радею.

У отца Непифодия задрожали руки.

– А вы не радейте! Свои дела есть!

– Возьму в мир вернусь! – Таисия всхлипнула громко. – Найду человека по сердцу, с понятием…

– На все воля Божия, матушка! Конечно, в миру вам просторнее будет…

Матушка подозрительно посмотрела на него.

– Напрасно вы так раскудахтались, батюшка! Куда мне, монахине, в мир возвращаться? А то, что вот вы о просторе мечтаете, так это младенцу последнему видно! Хотела я вас остеречь от греха, да не получилось! Погибнете, батюшка!

Отец Непифодий вздохнул, но сдержался.

– Господь не допустит. Молюсь и надеюсь…

– Надейся, надейся… – под нос себе пробормотала Таисия и с достоинством удалилась.

Ясно было по всему, что затея совместного платонического проживания с самой непривлекательной из женщин провалилась, ибо именно эта женщина и стала сильнейшим источником раздражения.

С тоскою разглядывая фотографии собственной молодости, где был он еще не при сане, а просто Валерой, отец Непифодий пугался того, что с наглостью диких растений (вернее сказать, сорняков) прорастало в его неустойчивой, жалкой душе. Ощущение было таким, как будто его расчленили на части и каждая часть требовала к себе особого внимания. Раньше, когда отца Непифодия спрашивали, бывало, как выглядит Бог и почему человеку нельзя хоть раз увидеть Его, чтобы потом уже не сомневаться, он отвечал очень просто, однако продуманно: «А можете ли вы увидеть любовь?» При таком ответе спрашивающий обычно таращил глаза, а отец Непифодий продолжал: