Рай тебя не спасёт

Стоило поблагодарить сестру: мой импульсивный план, придуманный от безысходности, удался. Ева была со мной, покорная и доступная. Я мог подняться в спальню и получить желаемое, протянуть руку и взять — осознание этого окрыляло. Первые дни счастье затапливало, переливалось через край, но, когда эйфория прошла, я понял: тяжёлые месяцы в Ордене и коварство Махаллат оставили в душе Евы след. Это была уже не та девушка, которую я знал. В ней чувствовался надлом. Ева замкнулась в себе. Превратилась в тень. Не улыбалась, не радовалась. Ничто не могло вытащить её из апатии. Со стороны наши отношения выглядели благополучно. Супруга не избегала близости, не сторонилась объятий. Если я заводил беседу, Ева её поддерживала, но не заговаривала первой и смотрела сквозь меня.

Дни складывались в недели. Мы привыкали друг к другу. Семейная жизнь текла размеренно и неспешно — рутина. Сбегая от мыслей, Ева с головой погрузилась в работу. Всё чаще и теперь не только по вечерам я находил её за столом, ломящимся от бумаг. До истории с Орденом я ввёл Еву в курс своих дел, исключительно пытаясь её развлечь и наладить отношения. На новом поприще она добилась успеха и нередко замещала того, чей обширный опыт измерялся миллионами лет. Я понял, что моя супруга амбициозна, раньше, чем она сама открыла в себе эту черту. Роль содержанки её не устраивала. Работая на износ, Ева не только пыталась забыться, но и доказать свою значимость. Вероятно, в Пустоши она ощущала себя комнатной собачкой. А может, ей было до безумия скучно.

Вернувшись из Ордена, Ева не открыла ни одной книги из тех, что я переводил и оставлял на тумбочке рядом с кроватью, ни разу не взяла в руки карандаш, хотя прежде рисовала часами. Она оборудовала себе уголок в библиотеке — два метра между стеллажами и окном — куда с моей помощью перетащила кресло и стол из пустующей комнаты напротив. Я предлагал для работы свой кабинет, но получил в ответ взгляд, от которого желание проявлять инициативу пропало.

Просыпаясь, Ева отправлялась в своё убежище, где сидела, закопавшись в отчёты, с завтрака до обеда, с обеда до ужина. Изредка я останавливался за стеллажом и наблюдал за ней через полку с книгами. Ева чувствовала моё присутствие, и рука, державшая перо, начинала дрожать. Девушка замирала и смотрела в точку перед собой, пока я не уходил, закрывая дверь с шумом — давая понять: комната опустела.

Разговаривали мы только за обеденным столом. Я заранее спускался в гостиную и прислушивался к шагам на лестнице. Искупительный путь высушил Еву до болезненной худобы, и, вернувшись домой, супруга к еде почти не притрагивалась. Пропали очаровательные щёчки, очертились скулы, лицо вытянулось. Я мог посчитать позвонки на её спине, и это тревожило. Изо дня в день я искушал Еву любимыми блюдами — бесполезно. Обеспокоенный, попытался надавить и понял, что ступил на зыбкую почву: в покорности Евы чувствовался надрыв — я не хотел ломать жену ещё больше.

Совместные обеды и ужины были мучительны, наполнены неловкими паузами. Я спрашивал — Ева отвечала. Я замолкал — воцарялась тишина. Ева смотрела на часы. Я пил вино, вкуса которого не ощущал, чтобы оправдать своё присутствие за столом. Спустя положенные тридцать минут супруга прятала часы в карман, благодарила за нетронутую еду и шла к лестнице. Наблюдая за ней, удаляющейся, я испытывал и досаду, и облегчение. И ждал следующую возможность побыть вдвоём.

Но сильнее я ждал «ночей». После ужина прислушивался к шорохам наверху. Пока перо скрипело по бумаге, я метался из угла в угол, кусая губы от нетерпения. Как я её хотел! Замирал, слыша, как отодвигается от стола кресло, как деревянные ножки скользят по полу. Шуршали бумаги: Ева раскладывала документы по стопкам. Раздавались шаги. Скрипели двери. Я считал удары сердца и после двадцатого взлетал по лестнице.

* * *

— Тише, тише, — сидя на кровати, я прижимал Еву к груди и, утешая, гладил по голове. Сколько раз я будил её от кошмаров во время путешествия по Европе — в отелях Италии, Испании, Венеции, Чехии. Она кричала во сне, через ночь плакала. Металась по постели. Царапалась, когда её пытались разбудить. Продолжала отбиваться с открытыми глазами, видя перед собой призраков прошлого. Постепенно её взгляд становился осмысленным, фокусировался на мне, в темноте любимая ощупывала моё лицо дрожащими пальцами — лоб, нос, скулы — хотя никогда не прикасалась при свете дня.

Порой она успокаивалась быстро и отстранялась, давая понять, что не нуждается в утешении. Но чаще опускала голову мне на плечо, и я получал возможность наслаждаться желанной близостью.

Я думал: кошмары себя изжили, но теперь по снам кочевали другие воспоминания — те, за которые следовало благодарить Махаллат и меня.

Тело в моих объятиях напряглось.

— Мне снились ямы, — прошептала Ева, отстраняясь. — Каково провести там год?

— Вы этого не узнаете, — я мягко погладил её по щеке.

— Я не помню, как заключала контракт.

— Махаллат не отпускала вас, пока…

— Да, ты говорил.

Она завернулась в одеяло и отодвинулась так, чтобы мы не соприкасались.