Рай на земле

Каблучки Дилек деловито застучали по граниту коридора, инспектор потащился за ней, и Латиф наконец-то остался один.

Что ему за дело до какой-то старой немки, тем более не из его отеля!

Лично он вчера вечером не видел никого и ничего – только одного человека, на которого ему указала все та же вездесущая Дилек.

Умница! Надо поговорить с владельцем и прибавить ей зарплату. Такие кадры на дороге не валяются, еще сманит кто-нибудь, не дай бог, «Шератон» какой-нибудь или тот же «Дедеман»!

Кстати, и тот тип живет в «Дедемане». Индивидуальный тур, номер-сьют, две недели, из которых прошло уже пять… или нет… шесть дней. Значит, осталось не так много.

Не много, но и не мало. Хорошо, что он захаживает в наши бары, очень хорошо. Вчера, правда, он был не один, а с какой-то толстой дамой, но если у него какие-то делишки с Муратом, то он будет приходить и один. Такие дела в компании не делаются. Кстати, можно было бы попробовать что-то разузнать через того же Мурата… или это риск?

Да нет, что значит риск по сравнению с этим кошмаром, в котором он живет уже столько лет! Ему наконец-то повезло, сказочно, неправдоподобно повезло, повезло тогда, когда он уже начал отчаиваться, когда уже почти перестал ждать и надеяться.

Ждать и надеяться…

Латиф за всю жизнь прочел всего несколько книг, если не считать тех, что когда-то были читаны в школе и мгновенно выветривались из памяти, стоило ему сдать очередной зачет. И только две что-то оставили в его душе, вернее, они были созвучны тому, что уже жило в его душе, но они помогли Латифу осознать это, назвать эти чувства словами, и эти книги не забылись. Может быть, еще и потому, что это были книги его сына, и в руки он их взял тогда, когда сына уже не было рядом.

Сына уже не было нигде.

Тогда рядом была тяжело, безнадежно больная жена, Латиф просиживал с ней по многу часов, и книги, которые, как он думал, помогут ему не уснуть в эти долгие тоскливые часы, вдруг осветили для него возможность жить дальше.

Ждать и надеяться – он и представить не мог, что осилит такой толстый роман, он привычно запомнил иностранные имена, как запоминал имена своих клиентов, но история увлекла и поразила Латифа своим сходством с его собственной судьбой. Потерять все – сына, дочь и, возможно, жену – потерять по вине одного человека, разве это легче, чем потерять всего лишь надежды на будущее и стать пленником замка Иф?

Ждать и надеяться – и отомстить.

Второй книгой по воле случая, если вообще существуют такие вещи, как случайности и случай, оказался рассыпающийся на страницы, зачитанный покетбук. Дон Корлеоне и его семья… а ведь они кое в чем правы, эти сицилийцы… их закон жесток, но справедлив, безусловно, справедлив. На зло надо отвечать злом – разве мы родились не под тем же солнцем, не у того же моря?

Мы не из тех, кто прощает и забывает, мы, выросшие у Средиземного моря.

Марсель, Сицилия, Анталья – какая разница?

Он ждал много лет, меньше, чем Эдмон Дантес, но он наконец нашел его.

Девять дней. Не много и не мало. Надо успеть.

14

– Простите, офицер, я не расслышала вашего имени, – Дилек быстро шла к центральному вестибюлю, хотя спуститься на пляж можно было и с другой стороны.

Просто она так привыкла.

Большинство ее маршрутов непременно пролегало через этот вестибюль. Сначала потому, что так она могла лучше следить за всем происходящим в отеле – вернее, в той его части, которая доступна клиентам и случайным посетителям, то есть потенциальным клиентам, и, следовательно, является его лицом.

Дилек проходила здесь по сто раз на дню.

Она не упускала ни единой мелочи, доводя до истерики весь младший персонал. Не натертые до блеска листья диффенбахий и монстер, окурок, брошенный кем-то мимо урны и не убранный в то же мгновение, на секунду отлучившийся дежурный у стойки, легчайший налет пыли на стекле столиков, видный, только когда лучи солнца падают под определенным углом, небрежно сделанная прическа или не слишком искренняя улыбка тех, кто находится на виду, – все это она замечала, запоминала и не упускала случая разобраться.

Первое поколение подчиненных ее ненавидело.

Они воспринимали ее исключительно как равную себе, как выскочку и карьеристку, каковой она, в сущности, и была, никто не желал с первого слова, а тем более молча слушаться ее разумных приказаний, но несколько увольнений исправили положение. Понятно, что всеобщей любви ей это не принесло, но время шло, кадры сменялись, и все постепенно начали принимать госпожу Дилек как некую данность – вместе со всеми ее достоинствами и недостатками.

И если ее начальник считал, что недостатков у нее нет совсем, то подчиненные весьма сомневались в наличии у нее хоть каких-то достоинств.