Рай и ад. Книга вторая. Рассказы перенесших клиническую смерть

— Так, повторяй за мной молитву грешника. — Он начал почему-то говорить на старославянском. Я, честно, старалась повторять каждое слово. Я повторяла, я говорила: «Господи, ну вот, я пришла Тебя узнать. И что, теперь я должна бормотать какие-то непонятные мне слова. Господи, когда это кончится? Я задыхаюсь под этой тряпкой, она так неприятно пахнет». Я роптала, говорила… Потом говорю: «Господи, прости меня! Прости! Раз Ты заговорил со мной, наверное, я все-таки грешная. Прости! Я не знаю, за что, а Ты прости за все!» Я так говорила, а потом я заговорила на каком-то языке. Я слышу себя, но я не понимаю, что я говорю. И не могу остановиться. Я думаю: «вот оно, папа сказал: «с Богом не шутят». Началось…». Особенно после того, как батюшка отдернул эту стихарь, схватил меня за шиворот, и потащил к выходу с криками: «Изыди, сатана, изыди, сатана!»

Я не могу встать на ноги. При моем росте метр восемьдесят, и каблуки еще десять сантиметров, поверьте, это ощущение было не очень приятное. А он вытащил меня на порог и толкнул. Ну, я не устояла на ногах, и слетела с лесен, побила локти, порвала чулки. А знаете, в шестьдесят седьмом году они стоили три шестьдесят. Это была хорошая прореха в студенческом бюджете. А он стоит: «изыди, сатана!» И такое меня зло взяло. Я поднялась и говорю: «ты сам сатана!»

Что теперь делать? Батюшка не ожидал такого. Он повернулся и ушел. А я стою, куда мне деваться? Вот и говорю: «вот и узнала Тебя, Господи. Спасибо Тебе». Он молчит. Думаю: «точно, наверное это я сходила с ума». Я была в таком ужасе, что пока домой дошла, потому что сумочку я обронила или в церкви, или когда «летела», не знаю, где-то я ее обронила, что у меня не было ни проездного билета, ни денег. Поэтому, домой я шла пешком.

Папа был уже дома. Ему сообщили, что его дочка молится в церкви. И папа с ремнем мне говорит: «я тебе и Библию, я тебе и все. А ты хочешь, чтоб всю семью посадили? Что ты забыла в церкви? Я тебя туда посылал?» Я попробовала что-то объяснять ему, но папа… знаете, кто проживал те времена — тридцать седьмой, тридцать восьмой годы, сорок седьмой, тот и в шестьдесят седьмом будет бояться. Но он думал, что он меня выгонит из дому, я до вечера похожу, и вернусь. А он меня простит. Но я-то не знала, что он думает, я думала, меня действительно выгнали из дому.

Я ушла. Я шла, себя жалела, плакала. Уже дело к вечеру, дождичек моросит, такой несильный, но моросит, все-таки…

Что указывало на то, что папа не простит. Ну, во-первых, Бога нет, а я пошла в церковь. У меня маленькая сестричка, я воспитывалась… ранее мое детство прошло в детском доме. И папа, он говорит: «ты хочешь, чтобы твоя сестричка узнала, что такое детский дом?» И я очень не хотела, чтобы она попала в детский дом. Я ношу вот на руке шрам (показывает) от утюга. Это воспитательница детского дома так воспитывала нас. Раскаленным утюгом. Она хотела ударить по голове, но я закрылась, и досталось по руке. И то, что мне уже сегодня седьмой десяток, а шрам все еще напоминает.

Я испугалась, моя Аллочка маленькая, она не выдержит этого. Она не выдержит. Я расплакалась и ушла. Я спасала Аллочку. Я спасала свою сестричку. Я шла по улицам и плакала: «спасибо Тебе, Господи. Вот, и Тебя узнала, и дома у меня теперь нет». И иду, сама себя жалею, но я не слышу Его голос. Я не слышала Его больше. Гордым Господь противится. Тогда я этого не знала. И на ропот не отвечает.

Я зашла на окраину Одессы, в район Слободки. Навстречу мне попались люди. Они шли такие благостные. У них были такие довольные, счастливые лица. Женщины в косыночках, мужчины благообразного вида. Думаю: «почему они радуются? Что такого хорошего происходит?» Они подходят, встречают друг друга. Мужчины целуют друг друга троекратно. Женщины троекратно целуют, приветствуются, и счастливые куда-то идут. Думаю: «почему им так хорошо? Я хочу с ними». Я пошла за ними. Я зашла в тот дворик, в который они заходили. Одесса очень гостеприимный город. Там, если какой-то праздник, вас не выгонят. Вас посадят за стол, так же как… с родными, накормят, и будете веселиться вместе с одесситами. А я как раз проголодалась.

Но, когда я зашла, там не было праздника. Там на скамеечках сидели люди, и они пели. Я и сейчас помню, что они пели. Они пели: «хорошо, когда вместе в общении мы сольемся единой хвалой. Хорошо, когда в битве мы смелы, когда действуем так, как поем». Думаю: «вам хорошо, а я? В битве они смелы, попробовали бы вы сегодня на моем месте». Вот сижу и «бу-бу-бу» себе под нос. Тогда подошла ко мне одна женщина, спрашивает:

— Деточка, ты кого-то ищешь? — Я говорю:

— Бога! — Она улыбнулась и говорит:

— Это хорошо! — И отошла. Возле кафедры стоял мужчина. Он листал какую-то книгу. Мне не видно было, какую… большую. И делал закладочки. Женщина подошла и ему что-то сказала. Он посмотрел на меня, улыбнулся, и подошел. И спросил меня так:

— А к кому ты пришла? — Я говорю: