Рай и ад. Книга третья. Рассказы перенесших клиническую смерть

Ну, а в те, девяностые, годы четко действовал сталинский принцип: есть человек, есть проблема, нет человека — нет проблемы. И они за сравнительно небольшие деньги стреляли. Эти два человека, когда они слева от меня прошли, я обратил внимание, что на них одеты парики и длинные плащи. Но, знаете, меня это не смутило. Почему? В это время в городском Доме культуры шел детский праздник, и я подумал, это артисты. Просто артисты идут на праздник.

Я вышел на крылечко. Возле меня стояло четыре человека. Мы просто стояли, разговаривали, обсуждали рабочие моменты этого дня. Один из так называемых «артистов», это был подготовленный убийца, был в мягкой обуви. Я даже не слышал его шагов. Он подошел ко мне сзади вплотную, проходя справа, мгновенно достал пистолет, и вот сюда (показывает) в голову в упор выстрелил.

Пуля прошла справа налево, у меня выходное отверстие в затылке (показывает). Последнее, что я уже увижу, теряя сознание, это руку стрелявшего. Он тут же ее направил на рядом стоящих компаньонов, спросил, кто еще желает пули, таковых не оказалось, и ушел.

Вы знаете, последующие события, которые произошли со мной тогда, после того выстрела… Если бы тогда, в те годы, ко мне кто-то подошел бы, и рассказал бы мне об этом, да, я того человека, может быть, выслушал чисто скептически. Знаете, почему? Я изучал научный атеизм, научный коммунизм, учился в специальном ВУЗе. Тогда представление о Боге было каким? Ну, раз в году сходить там на Пасху в православный Храм, не более того. Ничего не знал.

Но после того выстрела я увидел свое собственное тело. Там, на бетонном полу на крыльце лежало мое тело. А я смотрел на него с огромной высоты. У нас там есть пирамидальные тополя по тридцать, по сорок метров. Я был выше этих тополей. Эта вся картина. Вижу свое тело лежащее. Черные джинсы на мне были с зеленой курточкой, люди суетятся вокруг, проходящий автобус остановился. Это центральная улица нашего города, обеденное время. «Скорая помощь», повезли меня в больницу. Началась операция, и хирург, который мне делал операцию, хирург с тридцатилетним стажем, уважаемый в городе человек, через короткое время моей операции вышел, и говорит моей жене: «Тамара, иди домой. Готовься к похоронам, твой муж — не жилец. Задеты важные органы головного мозга».

Он видит, что она расстроенная, тут близкие все стоят, он, может быть, что-то… не сожалея о моей смерти, сказал такие слова: «если даже он останется в живых, твой муж, то очнется не раньше, чем через семь, а то и десять дней. Но, если такое произойдет, что он очнется, то он на всю оставшуюся жизнь будет парализованным человеком. Он даже не сможет говорить, то есть, живой труп будет, фактически». Это он все ей говорил, чтобы она не сожалела о моей смерти. Он говорил о том, что задеты важные органы головного мозга. Мы, мол, бессильны здесь, вообще.

Вы знаете, для меня, когда все исчезло, да, и, вдруг, я себя вижу в пространстве. Мне казалось, какая-то комната это. Вот наш человеческий язык очень беден, очень беден, чтобы объяснять неземное. Мне казалось, какая-то комната, мягкие какие-то тона. Точная симметрия куба, почему-то, я запомнил. Очень симметрична. И вы знаете, никогда не забуду голос, сколько буду жить, который там раздался: «остановись!»

Смотрю по сторонам — никого нет. Слышу только голос. Вот чувствую, что рядом кто-то есть, но никого не вижу. Второй раз тот же голос: «остановись!» Третий раз. А потом, в заключение, тот же голос говорит: «а теперь возвращайся обратно. Тебе рано. Тебе рано».

Вы знаете, вопреки всем прогнозам врачей, я провел одну ночь в реанимации. Очнулся: вижу, слышу, да еще говорить начал. Слышу: врачи, ночная смена сдает дневной, ну, врачи так откровенно говорят, несмотря на то что пациент: «хорошо, что этот Резников не умер на нашей смене. Но на вашей точно умрет».

Потом последующие операции были в Краснодаре. Я не умер, я очнулся: вижу, слышу все, начал говорить. Меня перевезли в Краснодар очень срочно. И последующие операции мне делал Артур Бюзандович Кабаньян. Он и сейчас там работает, хороший очень врач, хороший очень человек. И когда мое тело уже пошло на поправку… Это прошло, конечно, времени очень много… он спец по пулевым ранениям, несколько операций мне делал. Он мне откровенно говорил такие слова: «ты знаешь, Виктор, когда я тебя увидел первый раз, по всем законам медицины, тебе оставалось жить самое большое — четыре часа».

У меня уши, подбородок — все сравнялось уже с моей грудью. Пошел предсмертный отек. Выстрел в голову, тем более, в упор, эти пороховые газы, они поражают уже просто функционально. И он это прекрасно знал. Самое тяжелое было — локализовать газы. И он мне говорил: «это не вмещается в рамки моего врачебного опыта — то, что ты остался в живых».