Рай – это белый конь, который никогда не потеет (ЛП)

Доссену же это огорчало, потому что мы успели подружиться, и потом, ему очень нравилось, как я пел. И Доссена организовал еще один концерт в «Новом театре Милана», назвав его «Процесс над рок-н-роллом», и, предоставляя полиции схему проведения, он сказал, что зачитает обращение, прося публику не слишком горячиться, иначе поплатятся все. Так он и сделал. На гитаре тогда играл Джорджо Габер. Концерт имел бурный успех. Он держался в «Новом театре» неделю. С каждым вечером публики становилось все больше, люди оставались снаружи. И Бруно Доссена каждый вечер должен был зачитывать обращение. Он выходил перед еще опущенным занавесом и говорил: «Я хочу обратиться к вам, потому что это для нас важно. Мы просим вас, особенно просим молодежь, даже если всем нам нравится эта музыка, и мы рады слышать ваши аплодисменты, это покажется абсурдом, но мы просим вас не хлопать слишком сильно. Потому что в противном случае нам запретят выступления, и это лишит нас хлеба. Может, они боятся, и, наверное, они не совсем неправы». Они были правы, что боялись. С того самого момента меня больше нельзя было остановить.

Все это рок

Теперь все – звуки, и этими звуками может быть даже стук жестяной банки, которой уличный мальчишка играет в футбол, колотя ею об стену, потому что сегодня музыка базируется, прежде всего, на поисках звуков. По-моему, больше не существует в музыке жанров. Часто сейчас говорят: «Знаешь, рок вышел из моды». Но рок практически всегда подспудно здесь, потому что все эти сегодняшние мотивы – это дети той музыки, дети того рока. С тех пор, как началась та эпоха, родоначальник – это рок. То есть, вся музыка, которая есть сегодня, произошла от рока. А рок, в свою очередь, от блюза, от старого блюза. Который и был, в общем, роком. Поэтому современная музыка, скажем так, это – рок. Современная музыка, та, что считается авангардной, сейчас ее называют саунд-мьюзик. Однако, это все то же. Как ни крути, все тот же рок.

Сфальшивьте, кто может!

Я думаю, что творческие способности и музыкальность это разные вещи, которые, тем не менее, хорошо сочетаются. Музыкальность это нечто, что есть внутри. У меня, например, она есть. Она может быть и у того, кто не поет, не занимается этим. Это музыкальность. Затем, может статься, что тот, кто чувствует музыку, более предрасположен к творчеству, чем тот, кто ее не чувствует. Может, музыкальность - это чувствительность. И я считаю, что должен был любым способом выявить свою музыкальность. К счастью, я ее проявил через пение. Иначе кто знает, что было бы. Многие говорят, что у меня нет голоса, многие, что я фальшивлю. По-моему, это измышление на этот раз придумали не критики и не журналисты. Оно идет от некоторых невежественных музыкантов, невежественных в том смысле, что они не понимают, что я, например, записывая диск, доверяю больше спонтанности, чем механике, потому что, если бы я хотел сделать совершенный диск, я бы его сделал.

Если же я хочу сделать диск, который передавал бы некоторые ощущения, то не уверен, что мне это удастся в полной мере. Нужно сначала помолиться, потому что передать ощущения непросто. И когда эти ощущения появляются, я понимаю, что для того, чтобы это передать, нужно немного понизить голос, понизить тон. Что я тогда делаю? Я переделываю без этого самого понижения? Но это непросто, потому что в тот миг я так почувствовал, потому что, быть может, я был в особо счастливом состоянии души. Состояние души – вот что отражается в диске. Так что же я делаю? Меня не колышет фальшивость, пусть злопыхают, это ничего не меняет.

В «Azzurro», например, одной из самых крупных моих удач, написанной Вито Паллавичини на музыку Паоло Конте, я и хотел сфальшивить, так как хотел передать впечатление, как если бы пел во время езды на велосипеде. Тогда, чтобы достичь этого, ясно, что голос должен прерываться, потому что голос подобен вихрю из множества потоков, массы потоков. Тогда интонация, к примеру, находится в центре этих потоков и может перемещаться от сих до сих. Конечно, когда она доходит до предела, и ты толкаешь ее еще дальше, тогда ты фальшивишь. Однако, даже когда она на границе, порой голос может произвести впечатление не лучшим образом интонированного, но он, в общем, остается в пределах этого вихря. Бывает так же и с модуляциями голоса, когда хотят сделать голос хриплым, а для этого нужно его понизить, и тогда вот вам понижение на четверть тона. В таких случаях нужно выбирать: форсировать, чтобы передать впечатление через диски (как я сделал в «Il tempo se ne va»), или искать совершенства. Есть и такие, кто учится по восемь часов в день, чтобы быть точными, правильными до миллиметра.

Я бы никогда не смог быть одним из них. Уважая их, тем не менее. Я бы так не смог, и потом, я не того типа: мне не нравится быть виртуозом нот. То, что действительно идет в счет - именно музыкальность.

Друг