Рай

— Мы это уже слышали, — переводчик решительно взял дело в свои руки. — И он не желает больше это слушать. Принеси все имущество, которое принадлежит этим людям. Вот что говорит большой начальник… или увидишь, как поступает правительство.

Чату оглядел лагерь, все еще не решив, как быть. Внезапно европеец поднялся и потянулся.

— Он может есть железо? — спросил Чату.

— Он может все, что пожелает, — сказал переводчик. — Но прямо сейчас, если не сделаешь, как он говорит, сам будешь есть дерьмо.

Спутники купца разразились торжествующими воплями, они поносили Чату, издевались над ним и молились, чтобы Господь поразил его вместе с его городом. Все, что уцелело из товаров, было доставлено. Европеец велел купцу вместе с караваном отправляться в путь, вернуться восвояси, оставив здесь свои три ружья. Ружья теперь не нужны, правительство установит порядок в стране. Ружья нужны лишь затем, чтобы вести войну и захватывать рабов. Ступай, большой начальник разберется с этим вождем, сказал переводчик. Купец хотел бы пошарить в домах, отыскать недостающее, но спорить не стал. Они быстро собрались, внезапное освобождение ободрило их и придало сил. Юсуф всматривался в окружившую караван толпу и, пока все спешили со сборами, надеялся в последний раз увидеть Бати. Еще до наступления ночи они покинули город. Они прошли тем же тягостным путем к городу Маримбо на берегу озера, они неслись вниз по крутым тропам с поспешностью, граничившей с паникой, и полагались на Симбу Мвене — он помнил их прежний маршрут. Только для него одного тот путь через лес не превратился в насланный лихорадкой кошмар.

Путники сочинили песню о Чату-змее, которого проглотил европейский джинн с волосами, растущими из ушей, но лес заглушал голоса, лишал их полнозвучности. Купец сожалел о том, что не получилось уладить дело напрямую с Чату. «Теперь сюда явились европейцы, и они завладеют этой страной», — приговаривал он.

Несколько недель они провели в городе Маримбо, отдыхая, торгуя чем могли. Надеялись, что двое сбежавших от Чату появятся здесь. Заняться мужчинам было особо нечем. Поначалу, радуясь спасению, они блаженно ленились, оплачивали праздники, и танцы, и пиры. По вечерам играли в карты и рассказывали истории, отмахиваясь от облака зудящих комаров. Некоторые начали гоняться за женщинами. Покупали у местных жителей пиво, напивались тайком, но, опьянев, плакали, завывали на ночных улицах, браня судьбу, назначившую им столь жалкую участь. Мньяпара оправился после побоев, лишь на лодыжке не заживала рана, но боль и унижение ослабили его, лишили голоса, он ничего не делал, чтобы обуздать подчиненных. Симба Мвене держался в стороне от всех, нанялся поденщиком на рыбацкую лодку.

Вскоре начались свары. Зазвучали угрозы, сверкнули ножи. Маримбо пожаловался купцу на недостойное поведение его спутников, но принял новые дары и согласился еще потерпеть. Юсуф видел, что дядя Азиз поддался усталости. Плечи его округлись и ссутулились, он часами сидел в молчании. Наблюдая за ним в вечернем сумраке, Юсуф внезапно представил купца в образе маленькой мягкой зверюшки, лишившейся панциря, оказавшейся у всех на виду, страшно пошевелиться. Голос его, когда он заговаривал с Юсуфом, был по-прежнему ласков и чуть насмешлив, но словам не хватало прежней остроты и точности. Закрадывался страх, что они так и останутся здесь, на краю света. Порой, когда на него падали лучи закатного солнца, Юсуфу казалось, что он горит.

— Не пора ли нам отправляться в путь? — спросил Юсуф однажды мньяпару. Они сидели рядом на циновке, юноша старался не смотреть на рану, блестевшую на ноге мньяпары. Глянул вверх, на звезды, голова закружилась от их яркого свечения — словно стена блестящих камней обрушилась на него.

— Поговори с сеидом, — посоветовал Мохаммед Абдалла. — Он меня больше не слушает. Я ему говорил, надо уходить прежде, чем мы все сгнием в этом аду, но на него давит огромная тяжесть, и он не слушает меня.

— Что я скажу? Я не смею заговаривать с ним, — возразил Юсуф, уже зная, что осмелится.

— У него в сердце есть место для тебя. Поговори, выслушай его ответы. А потом скажи, что надо уходить. Ты уже не мальчик, — резко ответил Мохаммед Абдалла. — Знаешь, почему он по-доброму обходится с тобой? Потому что ты тихий и спокойный, а по ночам плачешь от видений, недоступных всем нам. Может, он думает, ты блаженный.

Юсуф усмехнулся, оценив двусмысленность: «блаженными» деликатно называли безумцев. Мохаммед Абдалла ухмыльнулся в ответ, довольный, что его шутку поняли. Он протянул руку и слегка сжал бедро Юсуфа.

— Как ты вырос за время пути, — сказал он и отвел глаза.

Юсуф заметил эрекцию, едва скрытую одеждой мньяпары, и поспешно поднялся. Мньяпара засмеялся негромко, потом откашлялся. Юноша пошел к берегу посмотреть, как рыбаки вытаскивают последний вечерний улов.

Назавтра он подождал позднего утра, когда воздух уже прогрелся, но бремя нового дня еще не давило.