Рай

Быть может, когда-нибудь отцу удастся поправить дела и он приедет и выкупит Юсуфа. Он плакал о матери и об отце — когда мог. Иногда впадал в панику при мысли, что их образы постепенно стираются из памяти. Звук их голосов, особые черточки — смех матери, редкая улыбка отца — возвращались, и тогда он успокаивался. Нет, он не тосковал по ним — или, во всяком случае, тоска с каждым днем стихала, но расставание с домом было самым памятным моментом его жизни, вот мальчик и цеплялся за него и грустил о своей утрате. Он думал, сколько всего ему следовало знать о родителях, о чем следовало их расспросить. Думал об их ожесточенных ссорах, которые его пугали. Именах двух мальчиков, отплывших из Багамойо и пропавших в море. Названиях деревьев. Если б он сообразил вовремя расспросить обо всем этом родителей, он бы, наверное, не чувствовал себя таким невеждой, его бы не отделяла от всех и всего зияющая пропасть. Он выполнял поручения, следовал наставлениям Халила, привык полагаться на «старшего брата». Когда разрешали, копался в саду. Старый садовник, Мзе Хамдани, который приходил ухаживать за растениями с утра и до середины дня, оценил его любовь к саду. Старик почти всегда молчал и сердился, если его вынуждали прервать песнопения во славу Бога — некоторые из них он сочинял сам — и выслушивать чью-то речь. Каждое утро он приступал к работе, ни с кем не здороваясь, наполнял ведра и шагал по тропинке, расплескивая воду, словно на свете не существовало ничего, кроме сада и его работы. Когда становилось слишком жарко, он усаживался в тени под тем или иным деревом и читал маленькую книжицу, бормоча, слегка раскачиваясь, погруженный в экстатическое служение. Днем, после молитв, он мыл ноги и уходил. Мзе Хамдани позволял Юсуфу помогать, если тот напрашивался, но не давал указаний, а только не прогонял мальчика. Во второй половине дня, когда солнце близилось к закату, сад целиком принадлежал Юсуфу. Тогда он поливал, обрезал ветки, расхаживал среди деревьев и кустов. Сварливый голос все еще возникал по ту сторону стены и гнал его прочь, когда темнело, хотя порой оттуда в густеющих сумерках доносились и вздохи, и обрывки песен. Этот голос пробуждал в нем печаль. Однажды мальчик услыхал приглушенный вопль тоски, напомнивший ему о матери. Он остановился под стеной и вслушался, дрожа от страха.

Он давно уже не расспрашивал о госпоже. Такие вопросы лишь сердили Халила. Это не наше дело, не задавай бессмысленных вопросов. Ты навлечешь кисимни… злосчастье. Хочешь обрушить на нас беду? Юсуф понимал, чего требует от него гнев Халила: помалкивать о госпоже, — но невольно перехватывал взгляды, которыми обменивались покупатели, расспрашивая, как того требовала вежливость, о делах домашних. Бродя вечерами по городу, Халил и Юсуф видели огромные молчаливые дома с глухими передними стенами, где жили богатые оманцы.

— Они выдают дочерей только за сыновей своих братьев, — объяснил мальчику кто-то из покупателей. — В иных из этих крепостей заперто слабое потомство, о котором никогда и словом не упоминают. Порой видишь лица этих бедолажек, они прижимаются к решетке окна там, на самом верху. Один Бог знает, в каком смятении они взирают на наш жалкий мир. А может, они сознают, что это кара за грехи отцов.

Они ходили в город каждую пятницу — молились в соборной мечети, играли в кипанде и футбол на улице. Прохожие кричали Халилу, что ему пора уже стать главой семьи, а не забавляться с ребятишками. Люди будут говорить о тебе, приклеят к тебе грязные клички, предупреждали они. Однажды старуха остановилась и несколько минут смотрела на игру, пока Халил не подошел ближе, тогда она сплюнула наземь и ушла. На закате они прогуливались у моря и разговаривали с рыбаками, если кто-то из них оставался на берегу. Им предлагали покурить, и Халил с благодарностью принимал, не давая Юсуфу. Он слишком красив, чтобы курить, говорили рыбаки. Это его испортит. Курево — дьявольская уловка, грех. Но как без него жить бедняку? Юсуф вспоминал трагические истории Мохаммада, нищего побродяги, — как он лишился любящей матери и орошаемой земли к югу от Виту — и нисколько не противился такому запрету. Рыбаки рассказывали о своих приключениях, о чудесах и ужасах, случавшихся с ними в море. Тихо и торжественно говорили они о демонах, спускавшихся прямо им на голову с ясного неба в образе внезапной бури или же поднимавшихся из темной ночной пучины в образе гигантских светящихся скатов. Снисходительные друг к другу, они обменивались вымыслами о достопамятных битвах против могущественных и доблестных врагов.