Рай

Апельсиновые и гранатовые деревья тоже были прихотливо разбросаны по саду, и, прохаживаясь в их тени, Юсуф чувствовал, что вторгается в запретное, виновато вдыхал аромат их цветов. Со стволов свисали зеркала — слишком высоко, чтобы мальчик разглядел себя в них. Лежа на земляной террасе перед магазином, Юсуф заговаривал с Халилом о саде, о его красоте. И хотя не смел сказать этого вслух, в такие минуты он более всего хотел бы оказаться затворником в тихом гроте — надолго. Гранат, втолковывал ему Халил, царь всех плодов. Он — не апельсин. Не персик, не абрикос, но соединяет в себе все их свойства. Это дерево плодородия, его ствол и плод упруги и податливы, как живая плоть. Но твердые, без сока, семена, которые Юсуфу были предложены в доказательство этого учения — дерзновенно извлечены из плода, висевшего в саду, — вовсе не напоминали вкусом апельсин, впрочем, Юсуф и не любил апельсины. Про персики он слыхом не слыхивал.

— А каковы абрикосы? — спросил он.

— Не так хороши, как гранаты, — сказал Халил и, кажется, рассердился.

— Значит, абрикосы мне не понравятся, — решительно заявил Юсуф, а Халил его словно и не услышал.

Но Халил и правда проводил теперь много времени в доме, а Юсуф как можно чаще наведывался в сад, хотя и понимал, что его визиты не остаются незамеченными. Он слышал, как взмывает внутри дворика при доме жалобный голос, и догадывался, что голос этот поверх стены обращается к нему. Госпожа.

— Она видела тебя, — говорил ему Халил. — Сказала, что ты красивый мальчик. Она наблюдает в зеркалах на деревьях, когда ты гуляешь в саду. Ты заметил зеркала?

Юсуф думал, Халил посмеется над ним, как смеялся над пылом Ма Аюзы, но Халил сделался угрюм и недоволен, чем-то он был озабочен.

— Она очень старая? — спросил Юсуф, пытаясь спровоцировать Халила на обычные его подначки. — Госпожа — старая совсем?

— Да.

— И уродливая?

— Да.

— Жирная?

— Да.

— Она сумасшедшая? — продолжал Юсуф, как зачарованный наблюдая за нарастающим, но словно бесстрастным гневом Халила. — У нее есть слуги? Кто готовит?

Халил отвесил ему несколько пощечин, потом сильно ударил по голове. Он зажал голову мальчика между своих коленей и подержал так, а потом резко его оттолкнул.

— Ты ее слуга. Я ее слуга. Мы ее рабы. Ты совсем головой не думаешь? Глупый мальчишка-суахили, жалкий идиот… Она больна. Ты совсем не смотришь глазами? Такому, как ты, лучше сдохнуть. С тобой каких только бед не приключится, а ты так ничего и не сделаешь. Пошел прочь! — завопил Халил, в уголках его рта выступила пена, тощее тело затряслось от сдерживаемой ярости.

Город в горах

1

А потом его неожиданно взяли в путешествие вглубь страны. Он-то уже привык к тому, что время от времени дядя Азиз уходит с караваном. И на этот раз приготовления зашли довольно далеко, когда Юсуф узнал, что и он тоже поедет. Провизию складывали у задней стены лавки и на террасе. Благоухающие мешки с финиками и засушенными фруктами громоздились в одной из боковых кладовок. Пчелы и осы пробирались сквозь зарешеченные окна, привлеченные ароматом и сладким соком, сочившимся из плетенных соломенных мешков. Другие грузы, пахнувшие кожей и копытами, поспешно препровождались в дом. Странной формы, накрыты дерюгой. Магенаo^[25], шепнул Халил, контрабанда, отправляется за границу. Большие деньги. Покупатели следили за прибытием покрытых дерюгой грузов, приподнимая брови, обмениваясь довольными взглядами посвященных со стариками, а те, согнанные с привычной скамьи на террасе, преспокойно продолжали наблюдать, рассевшись под деревьями, кивали и ухмылялись, словно были причастны ко всему происходящему. Старики то и дело отлавливали Юсуфа, принуждая его слушать ленивую и осторожную беседу о геморроидальных шишках, работе кишечника или же запорах — в зависимости от того, кому он попадался в руки. И он терпел болтовню о муках угасающих тел в надежде послушать истории иных путешествий, посмотреть, как старики позабывают о своих заботах, возбужденные приготовлениями к новому походу.

В воздухе уже пахло дальней дорогой — густым ароматом иных мест — и звенели громкие распоряжения. По мере того как день отбытия приближался, хаос нехотя сдавал свои позиции. Спокойная, чуть насмешливая улыбка дяди Азиза, его суровое бесстрастное лицо как бы приказывали всем вести себя достойно. В конце концов караван отбывал в ореоле благого спокойствия, его возглавлял трубач, выдувавший из рога журчащую мелодию, барабанщик одобрительно выбивал ритм. Прохожие останавливались, смотрели на караван, улыбались, махали немного печально. Никто из них и не подумал бы отрицать, что походы вглубь страны — предназначение их жизни, и все знали слова, способные объяснить необходимость таких походов.