Рай

— Ты прав, я боюсь… и не только их. Мы потеряем все, в том числе наш образ жизни, — напророчил Хуссейн. — А молодые люди утратят еще больше. Наступит день, когда те заставят их наплевать на все, что мы знаем, заставят вытвердить их законы и их историю мира так, будто это слово Божье. И когда они напишут о нас, то что скажут? Что мы рабы.

— Так научись бороться с ними! — вскричал Каласинга. — Если ты говоришь истину, если впереди нас ждут такие беды, что же ты сидишь тут на горе и возвещаешь о них?

— А куда мне идти возвещать о них? — спросил Хуссейн, кротко улыбаясь ярости своего собеседника. — На Занзибар? Там даже рабы воспевают рабство.

— К чему эти мрачные речи? — вмешался Хамид. — Что уж такого замечательного в нашем образе жизни? Разве у нас мало тревог без того, чтобы пугать нас столь горестными предсказаниями? Все в руках Бога. Все может перемениться, но солнце по-прежнему будет всходить на востоке и садиться на западе. Прекратим эти мрачные речи, прошу вас.

После долгого молчания Хуссейн спросил:

— Хамид, а чем нынче занят твой пройдоха-партнер? В какую глупость втянул тебя на этот раз?

— Кто? — напряженно выговорил Хамид. — О чем ты говоришь?

— Как кто! Сам скоро поймешь кто. Твой партнер. Разве ты не об этом говорил в прошлый раз? Придет время, этот человек обчистит тебя так, что не останется даже нитки с иголкой, чтобы чинить одежку, — презрительно проговорил Хуссейн. — Он сделает тебя богачом, говоришь ты. Никакого риска, уверяет он. Ни в чем не сомневайся. Можешь уже заказывать себе шелковые жилетки, если хочешь. А потом — вот и риск, а обратного пути у тебя уже нет. Неудачи случаются, торговля есть торговля. Сам знаешь, как это бывает. Скольких он уже разорил? Он втягивает тебя в затеи сверх твоих средств, а когда ты не сможешь платить, заберет себе все. Так он всегда делает, и ты прекрасно знаешь, о чем я говорю.

— Да что с тобой сегодня? — возмутился Хамид. — Наверное, это от жизни на горе, от этого зеленого света. — Юсуф понимал, что Хамиду не по себе и он начинает сердиться. Вид у него был рассеянный и угрюмый, один раз он с тревогой оглянулся на Юсуфа.

— Знаешь, что я слыхал о нем, о твоем партнере? — продолжал Хуссейн. — Мол, если его партнеры не могут заплатить, он забирает их сыновей и дочерей как рехани. Словно в старые дни рабства. Достойные люди так не поступают, не должны.

— Довольно, Хуссейн! — сердито перебил Хамид, полуобернувшись, словно хотел снова посмотреть на Юсуфа. Каласинга вроде бы тоже хотел что-то сказать, но Хамид замахал на него руками. — Позволь мне совершать те глупости, какие я сам захочу совершить. Ты думаешь… то, что делаешь ты… что делаем мы… лучше? Чем это лучше? Мы трудимся, рискуем всем, живем вдали от своих, и все равно мы по-прежнему бедны, как мыши, и, как мыши, напуганы.

— Господь говорит нам… — начал Хуссейн, заготовив изречение из Корана.

— Не надо мне этого! — перебил его Хамид — кротко, чуть ли не умоляюще.

— Однажды он попадется! — не смолчал Хуссейн. — Вся эта контрабанда, все его ловкие сделки добром не кончатся, и ты тоже окажешься в это замешан.

— Прислушайся к своему брату, — посоветовал Хамиду Каласинга. — Мы, конечно, люди небогатые, но, по крайней мере, живем по закону и уважаем друг друга.

Хамид рассмеялся.

— О да, какие мы благородные философы! Когда ты обнаружил закон, ты, лживый негодяй? О чьем законе ты рассуждаешь? Сколько ты дерешь с любого из нас за простейшую работу… И это у тебя называется «жить по закону». — Тоном и всей манерой говорить Хамид давал понять, что трудный момент позади и он предпочел бы придать более шутливое направление беседе. — Но, право, мы же не хотим, чтобы у молодого человека сложилось дурное впечатление обо всех нас?

Юсуфу было тогда шестнадцать, и зваться «молодым человеком» казалось ему лестно, все равно как если бы его назвали высоким или даже мудрецом. Он всячески постарался показать, как ему приятно, не боясь выставить себя дурачком, и трое мужчин посмеялись над его наивностью. Так разговор благополучно уклонился от истории человека, вынужденного отдать сына в залог, чтобы удовлетворить кредиторов. Но Юсуфу казалось, кое-что из сказанного Хуссейном о Хамиде ему вполне ясно. То отчаяние, с каким этот торговец стремился обеспечить себя, и его переживания о судьбе каравана дяди Азиза, — все говорило о неуверенности, о страхе неудачи. Юсуф припомнил бормотание в запретном для него складе и запах магендо, исходивший от спрятанных там товаров. То бормотание Хамида было молитвой.

8