Рай

Юсуф прошел немного дальше вдоль берега, ступая по крупным камням, торчавшим из воды. На другом берегу, за открытым пространством, он разглядел густую рощу банановых пальм. Вскоре он добрался до водопада и остановился поглазеть. Это место казалось укромным, таинственным, но дух его был мирным и благосклонным. Гигантские папоротники и бамбуки склонялись над водой. Сквозь брызги Юсуф разглядел в горе за водопадом глубокий сумрак, намекающий на присутствие там пещеры, скрытого хранилища сокровищ или же убежища несчастных принцев, спасающихся от подлых узурпаторов. Он ощупал себя — одежда промокла насквозь, вплоть до нательной, но он продолжал стоять в брызгах, влага словно окутывала его. Ему казалось, стоит прислушаться, и за грохотом вздымающихся и опадающих потоков он различит дыхание речного божества. Так он долго стоял неподвижно, молча, а потом, когда свет начал стремительно убывать и ясное небо пересекали тени летучих мышей и ночных птиц, он увидел, как Хамид издали манит его к себе рукой.

Юсуф поспешил к Хамиду, прыгая по камням, разбрызгивая вокруг себя воду, ему не терпелось рассказать о красоте водопада. Пока он добежал до Хамида, дыхание сбилось, и он молча остановился перед торговцем, пыхтя и смеясь над самим собой.

— Ты весь мокрый! — засмеялся и Хамид, хлопнув его по спине. — Иди поешь, устройся на ночь, пока не стемнело. По ночам здесь становится холодно.

— Водопад! — выпалил наконец Юсуф, ловя воздух ртом. — Он прекрасен!

— Знаю, — сказал Хамид.

Из густеющих теней перед ними выступил мужчина в темно-синем свитере в рубчик с кожаными накладками на плечах и шортах хаки, униформа состоящих на службе у европейцев. Они сблизились, и мужчина взмахнул дубинкой, которую до тех пор прятал за ногой, — продемонстрировал, что вооружен. Когда они сошлись вплотную и учуяли его запах, Юсуф увидел на лице мужчины тонкие шрамы, по одному на каждой щеке, идущие наискось от глаз к краешкам рта. Вблизи его одежда оказалась лохмотьями, от нее несло навозом и дымом. Глаза его зловеще светились — до жути ярко.

Хамид поднял руку в приветствии и произнес «салям алейкум».

Тот человек в ответ что-то буркнул и приподнял дубину.

— Чего ты хочешь? — спросил он. — Убирайся!

— У нас тут лагерь, — сказал Хамид, и Юсуф почувствовал его страх. — Мы никого не побеспокоим, брат. Юноша хотел посмотреть на водопад, а теперь мы возвращаемся в лагерь.

— Зачем явились? Бвана не хочет, чтобы вы были тут. Ни лагерь, ни смотреть на водопад. Он не хочет вас тут, — отрезал мужчина, глядя на них с ненавистью.

— Бвана? — повторил Хамид.

Взмахом дубинки мужчина указал в ту сторону, откуда вернулся Юсуф. Теперь и он, и Хамид разглядели там очертания невысокого дома, и у них на глазах одно из окон внезапно осветилось. Мужчина вперил в них пылающий взгляд, дожидаясь, чтобы они ушли. Юсуфу померещилось в этом взгляде нечто трагическое, словно мужчина утратил обычное зрение.

— Но наш лагерь далеко отсюда, — запротестовал Хамид. — Мы даже одним воздухом с вами не будем дышать.

— Бвана не хочет вас тут, — резко повторил мужчина. — Убирайтесь!

— Послушай, друг мой, — Хамид заговорил в привычной для него манере торговца, — мы твоего бвану вовсе не потревожим. Иди с нами, выпей чаю, убедись сам.

Мужчина разразился длинной речью, он говорил гневно и на языке, непонятном Юсуфу. Потом внезапно развернулся и зашагал прочь в темноту. Мгновение они смотрели ему вслед, Хамид пожал плечами и сказал:

— Пошли! Его бвана, верно, думает, что ему принадлежит весь мир.

Вернувшись в лагерь, они обнаружили, что Каласинга приготовил рис и сварил в консервной банке чай. Хамид открыл сверток фиников, разделил со спутниками длинные полосы сушеной рыбы, и они обжарили их на угасающих углях костра. Рассказали Каласинге про человека с дубинкой.

— Тут живет мзунгу, — сказал Каласинга, сыто пердя и ничуть этого не стесняясь. — Европеец с юга, работает на правительство. Я как-то чинил ему генератор. Большой такой, шумный, очень старый. Сказал ему, я мог бы достать генератор поновее, но ему это пришлось не по вкусу. Разорался, сделался весь красный с лица, сказал, я вымогаю взятку. Да, от небольшого бакшиша я бы не отказался. Что тут плохого? Таков обычай. Но он назвал меня грязным кули. Грязный кули, говорит, вороватый ублюдок. И его собаки загавкали — ряв! ряв! Много собак, крупные такие, мохнатые, зубищи огромные.

— Собаки, — тихо повторил Хамид, и Юсуф сразу угадал его мысли.

— Да, большие собаки! — Каласинга встал, распахнул руки, оскалился. — С желтыми глазами и серебряной шерстью. Натасканы на мусульман. Если вслушаться в их злобный лай, разберешь: «Я люблю мясо алла-валлахов! Тащите мне мясо мусульман!»

Каласинга наслаждался своей шуткой, отфыркивался, хлопал себя по колену. Хамид принялся его ругать — безумец, неверный, вороватый ублюдок, волосатый кяфир, — но Каласинга не унимался. То и дело снова лаял и рычал, а потом ржал так, словно в жизни не слышал ничего забавнее.