Рай

— Торговать с дикарями, — ответил Халил. — Такова жизнь сеида. Вот что он делает. Он едет к диким племенам, продает им свой товар и закупает то, чем торгуют они. Покупает все, кроме рабов — их перестал покупать даже прежде, чем правительство запретило. Торговать рабами — дело опасное и непочетное.

— Надолго они уходят?

— На несколько месяцев, а бывает, и на год, — отвечал Халил, ухмыляясь от странной гордости. — Так живут купцы. Они не спрашивают, сколько времени займет путешествие. Встают и отправляются через горы во все стороны и не возвращаются, пока не продадут весь товар. Сеид мастер своего дела, он всегда заключает выгодные сделки и быстро возвращается. Так что и эта экспедиция вряд ли надолго, так, подзаработать на повседневные расходы.

Днем приходили мужчины, нанимались на работу, торговались об условиях с дядей Азизом. Некоторые приносили рекомендации от прежних нанимателей, были в их числе и старики, те принимались умолять с горящими отчаянием глазами, когда им отказывали.

Наконец, однажды утром, когда хаос сделался уже невыносимым, они выступили в поход. Барабан, рог, тамбурин заиграли весело, с таким напором — не устоишь, и повели всех прочь. Следом за музыкантами растянулась цепочка носильщиков с мешками и свертками, они бойко переругивались, задирали зевак, пришедших их проводить. Сомалиец и ньямвези угрожающе размахивали тростями и кнутами, отгоняя любопытствующих, дядя Азиз стоял и смотрел, как они проходили мимо, по его лицу блуждала улыбка, то ли насмешливая, то ли горькая. Когда процессия почти скрылась из виду, он обернулся к Халилу и Юсуфу. Быстро — скорее это был намек на жест, чем движение, — оглянулся через плечо на дальнюю дверь в глубине сада, как будто услышал чей-то зов. Потом улыбнулся Юсуфу и протянул руку для поцелуя. Когда мальчик склонился над хозяйской рукой, окунулся в облако духов и благовоний, другая рука слегка погладила его по шее. Юсуфу припомнилась монета в десять анн, и он чуть не сомлел от нахлынувших запахов курятника и дровяного двора. В последний момент, как нечто для него неважное, дядя Азиз заметил громогласные прощальные восклицания Халила, протянул и ему руку для поцелуя и отправился в путь.

Они смотрели вслед своему хозяину, пока тот не исчез за поворотом. Тогда Халил обернулся и улыбнулся Юсуфу.

— Может, он приведет с собой еще одного мальчонку, — сказал он. — Или на этот раз девочку.

В отсутствие дяди Азиза Халил уже не носился, как шальной. Старики вернулись на террасу, обменивались жизненными премудростями и дразнили Халила, мол, снова он тут полновластный хозяин. Юноша занимался всеми домашними делами и по утрам наведывался туда, однако ничем не делился, даже если Юсуф проявлял интерес. Халил расплачивался со стариком, который каждый день приносил овощи и входил в дверь сада, сгорбившись под тяжестью корзин. Иногда спозаранку Халил давал деньги соседскому мальчишке и посылал его на рынок. Мальчика звали Кисимамаджонгу, он мурлыкал себе под нос песенки, гонял туда-сюда, выполняя поручения. Держался он как закаленный жизнью мужчина, чем всех смешил, потому что был худой, болезненный, одетый в лохмотья, уличные мальчишки нередко его поколачивали. Никто не знал, где он ночует, дома у него не было. Его Халил тоже именовал кифа уронго. «Еще один. Вернее — первый из вас», — говорил он.

Каждое утро старик-садовник Хамдани приходил ухаживать за деревьями и кустами в запретном саду, чистить пруд и водные каналы. Он никогда ни с кем не разговаривал, без улыбки делал свою работу, тихо напевая стихи из Корана и касыды[18]. В полдень совершал омовение и молился в саду, чуть позднее безмолвно удалялся. Покупатели считали его святым, шептались, что он обладает тайным знанием о лекарствах и способах исцеления.

В час обеда Халил ходил в дом и возвращался с двумя тарелками еды для них обоих, потом уносил пустую посуду. Вечером он относил в дом холщовый мешочек с деньгами и записную книжку. Иногда поздно ночью до Юсуфа доносились резкие голоса. Он знал, что в доме, скрытые от глаз, живут женщины. Всегда там были. Сам он никогда не заходил дальше крана, вделанного в стену сада, но оттуда мог разглядеть сушившееся на веревке белье, цветные, яркие рубашки и простыни и гадал, когда же обладательницы голосов успевают все это развесить. Их навещали женщины, с головы до ног закутанные в черный буйбуй[19]. Проходя мимо, здоровались с Халилом по-арабски, задавали вопросы о Юсуфе. Халил отвечал, отводя глаза, чтобы не глядеть на них в упор. Порой из черных складок выныривала расписанная хной рука, гладила Юсуфа по щеке. От женщин тянуло крепкими духами, как из маминого сундука с одеждой, вспоминал Юсуф. Мама называла это благовоние уд, объясняла, что оно сделано из алоэ, амбры и мускуса — от этих названий почему-то трепыхалось сердце.