Рагу из дуреп

Дождь был холодный и мерзкий. Он пробирался под воротник и даже подмышки. И всюду находил. Но это оказался, слава богу, сон. А наяву Виткины ледяные пятки тыкались в 36-градусную теплоту его тела, силясь согреться. Парусно-моторная яхта, на которой они надеялись перезимовать или хотя бы ещё чуток побыть вместе, промёрзла, несмотря на тёплые одесские зимы, и иногда по ночам призрачная дама с косой за плечами уже тянула к ним костляво-острые пальцы. Что-то надо было делать, что-то решать, а решать Виктору не хотелось. Уже почти год они скрывались от глаз всего мира, и пульсация их чувственной жизни не нарушалась никаким социумом. Поначалу, когда ещё жили на два дома, встречаться тайком было мучительно, но терпимо. А потом… Это их слияние имело особое лунное свечение, и напоминало собой скорее переживания наркомана или алкоголика, чем что-то объяснимое человеческим языком. Возможно, только Луна и могла их понять. Потому что именно под её прозрачным покрывалом они больше всего жаждали друг друга, не насыщаясь и считая дни и часы только по лунным фазам. А в полнолуния вообще не смыкали глаз и всё пили, пили друг друга, не имея сил оторваться. Являя собой живую картину «Неприятие запретов» любимого Виктором итальянца Кирико, копию которой он притащил от отца и поставил прямо возле самого их ложа. Впрочем, ложем было у них всё: земля, пол, палуба яхты, морской песок пляжей. Ну и, конечно, старенький топчан на даче, который Вита застлала бархатным покрывалом – по чёрному полю алые маки. Будто арена с цветами в честь быка-победителя!

Но лето пролетело. И осень прошла.

– Но, Витя, так жить нельзя, – говорила Вита ещё весной, когда он вдруг ушёл от жены с одной спортивной сумкой. Оставил, как обычно, всё: квартиру, всё в квартире, новенький «жигуль». И даже обручалку. Не получалась у него роль любовника, способного наносить жестокие раны на поле брани. Ни с кем не получалась, тем более с жёнами. Влюблялся – женился. Разлюблялся – уходил. Он считал, что только так морально. Вообще, мораль сильному человеку необходима, считал он. Она заставляет подчинять себе того, кто слабее. То есть женщину. Ведь именно женщина – пробный камень мужской силы. Если женщина верит в своего мужчину и следует за ним, он способен свернуть горы. Женщина даёт мужчине максимальные ощущения, а значит и требует максимальных действий. Он и был готов к ним: готовить на костре, спать в шалаше, работать сутками. Хотя нет – сутками нет. Ночи он оставлял для Виты.

Поначалу они и жили, считай, в шалаше. Потому что маленькая дачка за городом в небольшом приморском селе, насквозь продуваемая ветрами, где  их приютил один из Витькиных друзей, и не тянула на большее. Выбитые стёкла заливало дождём, за  оборванными обоями шуршали мыши. А старая плита, сохранившаяся, наверное, ещё со времён царя Гороха, дымила и упорно не желала жарить даже яичницу. Но он привозил из «Таврии» всё готовое и, выкладывая пластиковые контейнеры с яствами, объявлял:

– Сегодня ужин при свечах!

И действительно. Зажигал и расставлял на рассохшихся облупленных половицах тяжёлые бокалы с разноцветными  ароматическими свечами. И расстилал в середине старенький ковришко, что стоял в углу свёрнутый за ненадобностью хозяевам в ожидании, что им заинтересуется моль. И они садились, по-восточному скрестив ноги, причём, она чаще всего совсем без одежды или в одних стрингах, которые лишь ещё откровеннее выделяли смутную балку на древесного цвета её теле. И упивались волшебными коблевскими винами до изнеможения, и пиршествовали, являя собой ещё одно наглядное доказательство, на сей раз чьего-то мудрого утверждения: ошущаю – значит живу!

– Я обожаю тебя, Витка! – говорил он, заглядывая то в голубой её глаз, то в медовый. – Мне кажется – я никогда не был так счастлив, как теперь.

И она ему вторила:

– Витька, я ведь до тебя вообще не знала, что есть на свете такое. Я думала, сочиняют писатели. И никогда не верила! А оно – вот… – И она прикладывала его большую ладонь к своей левой груди с вспухшим коричневым соском, откуда тюкало, как крохотный цыплёнок в скорлупу. А со двора несло в окна запахом золотящегося мяса, которое Виктор наловчился жарить прямо на нескольких треснутых кирпичах, установленных ребром, насадив замаринованные куски баранины на вертел.

И им обоим казалось, что они уже переживали эти минуты когда-то. Может, даже не на этой планете. Ведь пишут же, что мы видим Млечный путь только потому, что он воистину уже существует в наших душах.