Радуга. Цыган и девственница. Крестины

Она говорила с большой горечью. Она также находилась в унизительном положении старшей служанки, ненавидимой хозяином сверху и своим классом снизу. Она знала, что каждую минуту может подвергнуться нападению одной из сторон, или сразу обеих, потому что начальство станет слушать жалобы родителей и, объединившись, нападет вместе с ними на представителя власти, на учителя.

За едой девушки разговорились о себе. Урсула рассказала о своей школе, о своих экзаменах. В этом жалком месте она чувствовала себя такой несчастной. Мисс Шофильд внимательно слушала ее с мрачным выражением на красивом лице.

— Неужели вы не могли найти место получше? — спросила она наконец.

— Я не знала, каково здесь, — ответила Урсула.

— Ах! — воскликнула мисс Шофильд и резко отвернулась.

— Здесь действительно ужасно? — спросила Урсула с легким страхом.

— Здесь, — сказала мисс Шофильд с особой горечью, — здесь ненавистное место.

Сердце Урсулы упало.

— Все дело в мистере Гарби, — продолжала Мегги. — Я думаю, я не в состоянии была бы вернуться в большую комнату, — голос мистера Брента и мистера Гарби — ах!

Лицо ее исказилось гримасой горечи. Некоторые вещи были для нее невыносимы.

— Неужели мистер Гарби так ужасен на самом деле? — спросила Урсула, проникаясь страхом.

— Он сварливый буян, — ответила мисс Шофильд с глубоким презрением в голосе. — Он совсем не плох, пока вы с ним соглашаетесь, обращаетесь за его помощью и делаете все по его указанию, — но это так подло! Приходится бороться на обе стороны, а это неотесанное дубье…

Она оборвала свою речь, слишком горько было у нее на душе. Было видно по ее лицу, что она полна негодования. Урсула с болью ждала ответа на свой вопрос.

— Но почему получается все так ужасно? — спросила она беспомощно.

— Иного выхода нет, — сказала мисс Шофильд. — С одной стороны он сам против вас, с другой — он натравливает на вас детей. Дети ужасны. Вы непрестанно должны их заставлять что-то делать. Все идет насильственным путем и через вас. Все, что они учат, вы должны им вбивать насильно — иного пути нет.

Урсула замерла. Неужели она должна захватить их всех силой, силой заставить учиться этих упорных пятьдесят с лишком ребят, чувствуя за своей спиной грубую, безобразную зависть, всегда склонную предоставить ее во власть этого ребячьего стада и показать, что она не умеет держать их в повиновении. Ею овладел страх перед своею задачей. Она увидела, как мистер Брент, мисс Гарби, мисс Шофильд, все школьные учителя, скрепя сердце, тянут лямку противной обязанности обращения детей в одно механическое, дисциплинированное целое, добиваясь от них автоматического повиновения и внимания, и затем требуя восприятия различных отрывков знаний. Первой основной задачей было подравнять всех детей на один лад и образец, подогнав их под одну мерку. Это должно было достигаться автоматическим способом — путем воздействия отдельной воли учителя и всей школы в целом. Суть лежала в том, что старший учитель и его сотоварищи должны были объединиться в одной воле, и тогда подчинить себе детей сообща. Но старший учитель был тупым человеком с исключительным самолюбием. Он не хотел соглашаться с учителями, они не желали подчиняться ему. Таким путем получалась анархия, и дети оказывались предоставленными самим себе.

Дети, конечно, не имели ни малейшего стремления сидеть в классе и заниматься учением, этого возможно было достичь только путем воздействия строгой, мудрой воли. Прежде всего следовало подчинить их своей власти, а для этого приходилось отречься от проявления своей личности и действовать при помощи системы категорических приказов, без которых немыслимо было добиться какого-либо результата в усвоении занятий. Урсула же задумала быть мудрее остальных, полагая добиваться всего путем определенного личного доверия и влияния, без тени принуждения.

Это поставило ее в невозможное положение. С одной стороны, она пыталась сблизиться с классом, что было оценено должным образом только некоторыми детьми, тогда как большинству осталось чуждым и враждебным.

Во-вторых, она немедленно оказалась в противоборстве с установившимся авторитетом мистера Гарби, и тем дала школьникам возможность терзать ее. А голос мистера Брента неизменно мучил ее. Однообразный, резкий, суровый, полный ненависти, он сводил с ума. Этот человек был работающим без устали механизмом. Личность в нем была совершенно подавлена и уничтожена. Это было ужасно — сплошное отвращение и ненависть. Неужели ей предстояло стать такой же? Она чувствовала ужасающую необходимость этого, но не могла смириться.

Она не могла допустить того, чтобы школа со всею ее обстановкой преодолела ее личность и неизменно повторяла: «Это не навек, это пройдет». Никогда еще не испытывала она такой страшной любви ко всему красивому. Возвращаясь после школы домой, она, забыв все остальное, любовалась заходящим солнцем и игрой его красок на бесконечном небе, и красота их переливов вызывала в ее сердце почти страдание.