Радуга. Цыган и девственница. Крестины

Заиграло пианино, и шестое отделение с лукавыми физиономиями направилось в большую комнату. Мальчики входили через другую дверь. Пианино продолжало играть, пятое отделение стало подходить к двери комнаты для занятий. М-р Гарби был виден вдали у своей кафедры, мистер Брент стоял у другой двери комнаты. Класс Урсулы приостановился. Она стояла около. Девочки пересмеивались, переглядывались и толкали друг друга.

— Ступайте, — сказала Урсула, так как игра на пианино не прекращалась.

Девочки бросились в комнату. Мистер Гарби, казалось, совершенно занятый каким-то другим делом у своей кафедры, поднял голову и закричал громким голосом:

— Стойте!

Девочки остановились и музыка прекратилась. Мальчики, только что входившие через другую дверь, отступили назад. Сначала послышался резкий, повелительный голос мистера Брента, затем донесся трубный глас мистера Гарби из дальнего конца комнаты:

— Кто позволил девочкам пятого отделения входить сюда таким порядком?

Урсула густо покраснела. Девочки поглядывали на нее, подтверждая взглядами ее вину.

— Это я послала их, мистер Гарби, — произнесла она ясным голосом, с трудом овладев собой.

Наступила минута молчания. Затем мистер Гарби проревел издали:

— Ступайте назад на ваши места, девочки пятого отделения!

Девочки поглядели на Урсулу насмешливыми, обвиняющими взглядами и отступили назад. Сердце Урсулы жестоко болело.

— Марш вперед! — послышался голос мистера Брента и девочки вошли, сливаясь с рядами мальчиков.

Урсула глядела на свой класс, около пятидесяти пяти девочек и мальчиков, которые заполняли ряды скамеек. Она чувствовала себя как бы не существующей. Здесь она не имела ни места, ни значения. В классе она услышала в глубине комнаты ряд оживленных расспросов. Она стояла перед своими учениками, не зная за что приняться и с болью на сердце выжидая. Пятьдесят пар глаз враждебно глядели на нее, довольные случаю позабавиться. Для нее этот перекрестный огонь взглядов был настоящим истязанием. Она чувствовала себя такой беззащитной перед ними. Несколько минут молчания показались ей долгой мучительной пыткой.

Наконец, она набралась храбрости. Рядом с ней слышался голос мистера Брента, задававшего устные задачи по арифметике. Она подошла поближе к детям, чтобы не возвышать голоса, и, колеблясь, неуверенно спросила:

— Семь шляп по два с половиной пенсов каждая?

Это начало вызвало насмешливую гримасу. Она покраснела, мучительно страдая. Несколько рук поднялось, она спросила.

День тянулся невыразимо медленно. Она совершенно не знала, что делать и впадала в ужасные промахи, непрестанно давая повод для насмешек детей; как-то обратившись с вопросом, она неожиданно потеряла нить урока и никак не могла сообразить, как продолжать. Хозяевами положения были дети, она им уступала. Ей все время был слышен голос мистера Брента. Он, как машина, тем же размеренным, повышенным, неестественным голосом вел свой урок, равнодушный ко всему остальному. Она же была во власти своих учеников и не могла избавиться от этого. Эти пятьдесят человек зависели от ее приказаний, ненавидели их и злобно их ждали. Это ощущение прерывало ее дыхание, она чувствовала, что временами задыхается. Их было так много, это была толпа, множество, а не дети. Это был какой-то четырехугольник. Она не могла говорить с ними, как с детьми, потому что это были не отдельные дети, каждый сам по себе, а какое-то одно множественное, коллективное существо.

Наступил обеденный перерыв. Печальная, ошеломленная, растерявшаяся, она направилась завтракать в учительскую комнату. Никогда еще не чувствовала она себя в такой степени чуждой жизни. Ей казалось, что она только что освободилась от какого-то ужасного состояния, где все было, как в аду, одним из звеньев жестокой, злой системы. Но полного чувства свободы она не испытывала, ее страшило послеобеденное время.

Первая неделя прошла в полном смятении. Она не знала, как взяться за учение и сознавала, что никогда этого не постигнет. Время от времени к ней на урок являлся мистер Гарби, чтобы посмотреть, чем она занимается. От одного сознания присутствия этого грозного, властного человека она чувствовала, что у нее уходит из-под ног почва, что она делается такой нереальной, колеблющейся, как бы несуществующей. А он продолжал стоять, наблюдая за ней со своей любезной улыбкой, за которой таилась угроза. Он молчал, предоставляя ей продолжать свои занятия, а она чувствовала, что у нее душа расстается с телом. Потом он так же безмолвно удалялся, и его уход звучал насмешкой. Класс был его классом, а она была трепещущим, подчиненным созданием. Он колотил учеников, придирался и ругался, они ненавидели его, но он был хозяином, и его слушались. И хотя она была ласкова и внимательна со своим классом, они принадлежали мистеру Гарби, а не ей. Как твердый, устойчивый механизм, он присваивал себе всю власть, и класс признавал её. И вся власть в школе исходила от него.