Радуга

Его пациентка, молоденькая жена начальника телеграфа, сняв блузку, боязливо протянула ему свою полную, красивую руку, на сгибе которой вздулся назревший фурункул. Она просит заморозить ей больное место. Легко сказать! Ни одному мужчине на всей Украине доктор не уделил бы и капли дефицитного наркоза при таком пустячном фурункуле! Да что там! Он едва ли расщедрился бы даже в том случае, если бы с подобной просьбой обратился к нему сам маршал Фош, победитель бошэй и гроза большевиков. К тому же он отлично знает, что женщины переносят боль куда легче мужчин. Дело здесь не в боли, конечно. Она просто боится — боится скальпеля, разреза, крови. Она тяжело дышит, пульс учащенный — страх щемит сердце. Все это знакомо врачу. И все же он, человек религиозный и добродетельный, на сей раз капитулирует перед красивой грудью, которую он невольно угадывает под кружевом сорочки. Но доброе имя врача и женатого человека прежде всего. Надо быть джентльменом! И с каменным лицом, стараясь скрыть свое возбуждение, он натягивает кожу на ее руке у локтя, берет пузырек с эфиром — весь свой скудный запас, слегка смачивает багровый вулкан нарыва и дует на него, чтобы драгоценная капля растеклась равномерно по всему пораженному месту. Затем он быстро погружает скальпель в желтую головку фурункула. Гной и кровь извергаются красно-желтой лавой. Сладковатый запах испаряющегося эфира смешивается со слабым запахом пота, животным запахом, которым веет от плохо вымытых подмышек. Сочетание это одновременно отталкивает врача и волнует его, пробуждая манящие воспоминания.

Почувствовав облегчение, пациентка болтает, не закрывая рта, а он тем временем, отсосав банкой гной, осторожно, почти с нежностью накладывает ей на руку белоснежную целительную повязку.

Она и с фурункулом хороша, эта всеведущая жена начальника телеграфа, в чьей теплой постели тает лед служебной тайны. Она буквально пропитана секретами, как губка водой.

Да, вот, кстати о бинтах, — трещит она. Бинтов скоро днем с огнем не сыщешь, а господину доктору прибавится работы. Гайдамаки Петлюры идут на Проскуров! Они уже близко. Каково-то сейчас евреям! Небось, не многие из них уцелеют, после того как наши христолюбивые воины займут город. Да и уцелевшие получат зарубку на память! Лишнее мясо с них срежут, уж будьте покойны. А мужчинам будет на что посмотреть, в особенности господину доктору — ему ведь и ходить никуда не надо, все и так из окон видно. Только вот ей самой не придется посмотреть, как развлекаются защитники отечества, — неприлично ведь женщинам смотреть на такое. А как бы охотно она поглядела на эту потеху. Ну а господину доктору все это на руку — работы будет много, кровь польется рекой, одних перевязок сколько придется сделать! Здешние евреи всполошились — учуяли, видно, чем дело пахнет. В их квартале смердит страхом смерти. Давеча она проходила там — сама видела. Боже, что там творится! Шум, гвалт. А как они, затравленно озираясь, крались вдоль стон своих домов! Вообще для непричастных зрелище весьма любопытное. Стоит взглянуть, господин доктор. Право, не пожалеете.

На прощание доктор поцеловал ей руку. Она приняла это как должное, думая, однако, о кошмарном счете, который ее ожидает, и, спросив, когда ей прийти в следующий раз, наконец удалилась. Погруженный в свои мысли, доктор видел в окно, как его миловидная пациентка неловко ковыляла на своих высоких каблуках по глубокому снегу. Ее пышные упругие формы вздрагивали под туго затянутым корсетом. Затем Ольга позвала его обедать. Еще у рукомойника он насторожился, словно прислушиваясь к какому-то неясному внутреннему голосу. Но благодать снизошла на него позже, за столом, между двумя ложками супа.

«Глас божий проник сквозь толщу стен»! Тотчас же горячая волна обожгла сердце и разлилась по жилам, согревая кровь. «Исполнить волю господню!» — эта мысль блаженством наполнила его душу. Неслышимо и незримо родилась в нем уверенность, что он избранник провидения.

Каждый шаг его был предопределен господом, и вот теперь силы небесные преобразили всю его доселе тусклую жизнь. И в тот же миг он понял: никто не помешает ему исполнить волю божью — на пути его нет никаких препятствий. Благословенное семя взойдет! Воистину такое повеление могло исходить лишь от самого божественного владыки. Осененный божественной благодатью сидел он за столом, как обычно в этот час, он, безвестный проскуровский врач, еще вчера, казалось, обреченный на прозябание и бесцветную старость.

Неподвижным взглядом он смотрел куда-то вдаль, словно сквозь стену, не замечая своих сыновей гимназистов, понуро опустивших головы. Оба прибежали домой перепачканные с ног до головы после очередной стычки с украинскими мальчишками и не могли ничего придумать в свое оправдание. Наконец старший открыл было рот, но в этот миг отец опустил взгляд, словно лишь теперь заметил сидевших за столом. Над дымившимся супом кружились жирные осенние мухи.