Радость моя

В торговом отряде платили скромную зарплату. Практикантам без специального образования полагалось только сорок рублей в месяц, но в итоге и их не выдали, так как вычли тридцать пять рублей за предоставленную униформу: рубашку и юбку. Получается, за месяц в жаре и духоте я заработала пять рублей. Получив зарплату, даже рассмеялась. Вот уж заработала так заработала! На единый проездной шесть рублей истратила, а получила пять! Вот умора, бизнес по-русски, доход минус рубль. «Ну что делать, это горе не горе», – махнула я рукой. Но с деньгами наступила катастрофа. Хотя я и не думала из-за этого расстраиваться. «Значит, проживу и так». У меня давно были отложены последние двадцать пять рублей, к которым я не прикасалась. Это был резерв. Хотела накопить на новые туфли, которые стоили рублей пятьдесят, и надеялась, что уже осенью смогу их себе позволить.

И стала экономить на всём. Одежды и обуви давно уже не покупала, поэтому решила сократить траты на продукты. О тортиках и думать забыла. Утром варила кашу на воде, а в обед покупала пакет молока и булочку и растягивала эту трапезу и на ужин. Иногда ела картошку. Короче, почти голодала, но не придавала этому значения. Зато каждый день покупала конверт и отправляла очередное письмо Лёне. Я старалась не жаловаться ему на бытовуху. Наоборот, шутила и подмечала маленькие радости. Знала, что и ему трудно там, на стройке, и старалась его поддержать. Эти ежедневные письма маленькими каплями наполняли мое сердце теплотой, и я больше не сомневалась, что люблю Лёню. Писала каждый день, а ответы получала раз в неделю. Понимала, что у него нет времени и не обижалась.

Так как почти все друзья уехали в Казахстан, а меня с теми, кто остался, переселили в Беляево, оказалось, что я снова погрузилась в изоляцию. И внезапно меня накрыло. Неприкаянность я испытывала гораздо острее, чем голод. Ощущения собственной ненужности так мучили, что и письма Склянкину, и наши с ним отношения стали гораздо важнее для меня. Они превратились в спасательный маяк в огромном пустом океане, где дрейфовала моя потерпевшая крушение маленькая лодочка.

Конечно, и в торговом отряде были хорошие ребята как с нашего, так и с других факультетов, но я словно куполом была накрыта наглухо и никого вокруг не замечала. Но Митя, который тоже был с Химфака и жил в соседней комнате, неожиданно пробился сквозь невидимую стену и стал оказывать мне небольшие знаки внимания. Скорее хозяйственного рода. Мы пересекались утром и вечером на общей кухне. Митя был единственным, с кем я была полузнакома, и стало радостно, что тоскливое одиночество отступает в его компании. Хотя Митя никак не развлекал, а просто приходил, когда я варила кашу или макароны, и сидел рядом. Сначала мы оба молчали. Потом начали разговаривать. Митя – при внешности скучного ботаника – оказался интересным и разносторонним юношей. Он был победителем престижной международной олимпиады, и его приняли на Химфак без экзаменов. У нас было много общего. Как и я, он был из провинции. Как и я, рано лишился матери. Учился Митя блестяще, но в тусовках не участвовал, проводя всё время в лаборатории или в библиотеке.

Он оказался внимательным и тактичным. Предложил бегать в магазин за продуктами, и вышло естественно, что я стала готовить ужин на двоих. Мы делили скромную трапезу, а потом сидели и болтали. Митя окружил меня заботой. Он предупреждал заранее, когда будут менять постельное белье, следил, чтобы в холодильнике были молоко и картошка и даже покупал у бабушек редиску и огурцы. А один раз достал и подарил майонез, который был в дефиците, и мы, украсив им сваренные вкрутую яйца, сделали праздничный ужин.

Хотя я и была благодарна этому парню, но не воспринимала его как мужчину. Митя, на мой вкус, не был красивым: слишком худой, слишком высокий, с прыщами на лбу и торчащими лопоухими ушами, в нелепых очках с толстыми стеклами. Правда, и у меня на носу были очки. Та еще парочка, думала я и хихикала. Вернее, нет, даже в шутку не думала о нас, как о возможной паре. Митины наивные ухаживания, почти незаметные, с явным хозяйственно-бытовым уклоном, поражали, и я иногда сомневалась, не показалось ли. «Он что, клеит меня?» Эта мысль несколько напрягала. Я же не могла заводить шуры-муры ни с кем, я же верна Склянкину. А тогда что за майонезные презенты? Но тут же отбросила сомнения. «Что за глупости? Я люблю Лёню. А Митя тут причём? Он просто помогает. Вот и всё». Даже с юмором описала Митю в письме Склянкину и, хотя явно посмеивалась над «конкурентом» и давала понять, что нет никого лучше Лёни, получила внеплановое письмо со строгим разносом и указанием прекратить эту «дурацкую связь». И стала послушно следовать этому распоряжению, мягко избегая Митиных знаков внимания.