Радость моя

Одна из моих сокурсниц, поставив цель попасть в этот отряд, еще с зимы стала проситься присутствовать на собраниях «Казахстан 1» и всегда являлась туда не с пустыми руками. Родители присылали ей мед, орехи, южные фрукты, и она, встретив коробку на вокзале, сразу несла ее в штаб отряда. Другая подруга, не имея такой мощной материальной поддержки, но пользуясь тем, что ее парень уже попал в ряды казахстанцев после первого курса, тоже напросилась и стала вместе с ним ходить на собрания, где предлагала любую помощь, всем улыбалась, а еще демонстрировала умения, которыми обладала – от игры на гитаре до быстрой организации чаепития.

Одна я хлопала ушами и ждала объявления о собеседованиях, а когда наконец явилась туда, предстала перед тройкой старшекурсников, оглядевших мою тонкокостную, худую фигурку с плохо скрываемым разочарованием. Не в мою пользу оказался и контраст с крепко сбитой казачкой, стоявшей рядом, чьи мощные руки и ноги, вдвое толще моих, вызывали явное одобрение. Казачка стояла подбоченясь, зычно разговаривала и громко смеялась, а я едва блеяла и опускала голову, стесняясь. Чтобы совсем уж провалиться, на вопрос о цели попасть в отряд ответила, что мне «очень нужны деньги». Старшекурсники переглянулись, и я прочитала приговор в их глазах. Хуже ответа я дать не могла. Понятно, что здесь собрались не для того, чтобы вместе поехать на курорт. Работа была изнурительной, зарплату, действительно достойную, платили не просто так. Но отвечать так, как я, означало расписаться в полном идиотизме и вычеркнуть свое имя из списка кандидатов. Казачка, видимо, это знала, ухмыльнулась и сказала:

– Не-е, я еду за романтикой. Хочу работать в полную силу, а потом сидеть в кругу друзей и петь песни у костра.

Вот это было правильно. Все заулыбались и стали обращаться только к ней, полностью игнорируя меня:

– А какие песни ты знаешь?

Казачка тут же и спела, и сплясала. А я стояла рядом бледной худой тенью, никому не интересная и не нужная. Опять резким хлыстом полоснуло одиночество и неприкаянность. Подступили слезы, я опустила голову еще ниже и окончательно замкнулась.

Склянкин, однако, собеседование прошел успешно, и его, а также многих моих подруг зачислили в «Казахстан 1». Только меня и не взяли. Сначала я ужасно расстроилась. «Ни денег не получу, ни с Лёней не буду вместе. Опять одна. Одна». Одиночество пугало куда больше, чем потеря потенциальной тысячи рублей. Но потом я сказала себе: «Ладно, ерунда! Только полтора месяца. Ничего страшного!» Места еще были в обслуживающем секторе, и я записалась в торговый, чтобы хоть немного заработать.

С теми студентами, которые оставались работать на фестивале, политическая пропаганда проводилась особенно тщательно. Сначала с нами беседовали комсорги8, Потом по одному вызывали в первый отдел – так назывался отдел госбезопасности, имеющийся в каждой организации, где снова была беседа. Затем мы подписывали кучу бумаг, категорически запрещающих водить в гости иностранцев, ни из социалистических, ни, боже упаси, из капиталистических стран. Кагэбешники явно сделали выводы после проведения аналогичного фестиваля в 1957 году. Тогда в СССР через девять месяцев после его окончания родилось множество детей с темным цветом кожи. Поэтому даже просто вступать в случайный разговор на улице было настоятельно не рекомендовано. Нас запугали, что возможны провокации или даже попытки вербовки. Я подписала бумагу о том, что в случае, если ко мне обратится на улице иностранец с любым вопросом, обязуюсь сразу прибежать в первый отдел 9 и письменно отчитаться о содержании беседы: о чем мы говорили, как, с кем, как долго и почему?

Однако, хотя я и проработала на Кутузовском проспекте в магазине «Русский сувенир» полтора месяца, иностранцев видела лишь издалека. За прилавок нас не пускали, мы были на подхвате. На улицах за всё время ни один гость фестиваля мне не повстречался. Обычных людей настолько оградили от потенциально опасного «влияния Запада», что знакомства были практически невозможны.

Накаченная госбезопасностью и уверенная, что ко мне начнут приставать, и я должна буду писать отчеты, я и сама с опасением выглядывала иностранцев в толпе, но никого не видела. А потом начала понимать, что хоть и нахожусь в Москве, но фестивальные мероприятия проходят на отдельных площадках, все передвижения строго ограничены, и никого я так и не увижу.

Но один контакт все-таки был. Когда я стояла у входа в наш отдел, пропуская понемногу покупателей, на меня налетела потная женщина с круглыми глазами и начала что-то быстро говорить. Я плохо знала английский и впала в ужас от ответственности перед КГБ. Что им написать, если ничего не понимаю? Иностранка, наконец, прервала сбивчивый монолог и с отчаянием выдохнула:

– Туалет!

С общественными уборными был большой напряг, и я, сомневаясь, а правильно ли поступаю, провела ее в подсобку. Через пять минут она покинула магазин, кивнув на прощание, а я решила не описывать этот контакт, фактически состоящий из одного слова. Вряд ли это была вербовка.