Радищев

Путешественник, увидевший себя во сне монархом, слышит громкие восклицания придворных: «он усмирил внешних и внутренних врагов», «он обогатил государство», «он любит науки и художества», «поощряет земледелие», «он умножил государственные доходы, народ облегчил от податей, доставил ему надежное пропитание» и т. д. Радищев сознательно при этом перечисляет то, что было обычно перечисляемо в официальных екатерининских манифестах. Таким образом само содержание также помогало читателю понимать, что речь идет не о «султане или набобе», а о Екатерине. Заставляя своего «набоба» и «султана» говорить, Радищев прямо уже издевается над Екатериной—«речи таковые, ударяя в тимпан моего уха, громко раздавалися в душе моей». Екатерина, прочтя эти страницы, отлично поняв, в кого целил Радищев, гневно записала на полях: «Враль», «страницы написаны в возмутительном намерении», «покрыты бранью и ругательством, злодейским толкованием».

Что же происходило во сне дальше? После раболепия государственных чиновников к монарху, самодовольно упоенному своей мудростью, подходит Истина—и здесь-то начинается кульминационный момент сна, кульминационный момент политических надежд лучших людей России— писателей, общественных деятелей. К царю подходит мужественный человек, снимает с глаз «толстую пелену и вещает правду»: «Я есмь Истина. Всевышний, подвигнутый на жалость стенанием тебе подвластного народа, ниспослал меня с небесных кругов, да отжену темноту, проницанию взора твоего препятствующую. Я сие исполнила. Все вещи представятся днесь в естественном их виде взорам твоим». И свершилось так давно ожидаемое чудо: прозревший монарх «вострепетал», увидев себя,погрязшего «в тщеславии и надутом высокомерии». «Одежды его, столь блестящие,оказались замараны кровью и омочены слезами». Министры его—коварными обманщиками и злодеями. Военачальники «утопали в роскоши», «воины умирали от небрежения начальников». Милосердие монарха сделано «торговлею». «Вместо того чтобы в народе моем через отпущение вины прослыть милосердым, я прослыл обманщиком, пагубным комедиантом». Все увидел прозревший вдруг монарх,—злодейство, корысть, бедственное положение угнетенного народа, утвердившееся в годы его правления. Именно в этом месте сна оба плана сливаются в один— сон становится резкой, злой и беспощадной сатирой. Уже многому наученный путешественник спешит поведать обо всем самому монарху, рассказать об открывшейся ему правде,—и здесь он бесстрашен и беспощаден. И Радищев всем сердцем сочувствует его смелым обличениям екатерининского самодержавства. Расхождения между путешественником и Радищевым начинаются вновь далее— путешественник все это рассказывает монарху затем, что верит: стоит только наяву явиться перед лицом Екатерины, сказать ей все, о чем страждет его умудренная опытом путешествия душа, и русский монарх «возревет яростию гнева» на всех тех, кто обманывал его, кто причинил столько страданий народу, возгласит: «Недостойные преступники, злодеи! Вещайте, почто во зло употребили доверенность господа (господина.—Г. М.) вашего? Предстаньте ныне пред судию вашего. Вострепещите в окаменелости злодеяния вашего»... Больше того, мечтает путешественник,—Екатерина не только изгонит плохих министров, но, чтоб избежать в дальнейшем повторения сего бедствия, призовет к себе «великих отченников», сказав им: «Прииди... облегчить мое бремя; прииди и возврати покой томящемуся сердцу и востревоженному уму».

В глазах Радищева эта иллюзия была не только печальным заблуждением, как бы частным делом некоторых хороших людей. Нет, для него эта иллюзия была преступлением, разоружавшим русское общественное движение, преступлением, потому что она была выгодна Екатерине,потому что она соответствовала ее политическим планам, ее тактике. Вот почему он иронией взрывал эту веру изнутри уже в этой главе, вот почему была избрана форма сна,—все, о чем так мечтал путешественник, можно было осуществить лишь во сне. Вот почему, наконец, он заставляет и самого путешественника признаться в утопичности своих надежд. «Властитель мира,—заявляет он после пробуждения,—если, читая сон мой, ты улыбнешься с насмешкою или нахмуришь чело, ведай, что виденная мною странница отлетела от тебя далеко и чертогов твоих гнушается».