Рабы Парижа

Норберт с ожесточением и без всякой причины хлестнул лошадь кнутом.

Доман помолчал немного, затем заговорил снова:

— Во всей округе никто не сравнится с вашей светлостью! Вы так легко поднимаете мешки с зерном, будто они набиты перьями. Хотел бы я иметь ваши годы и ваше здоровье!

Раньше похвалы его работе и физической силе были приятны юноше. Теперь же ничем нельзя было взбесить его больше, чем разговорами об этом. Бушевавшая в нем злоба вылилась в новый удар по спине ни в чем не повинной кобылы.

Старый плут безжалостно продолжал:

— Правду говорит пословица: скромная жизнь бережет здоровье и кошелек. Вот вы, господин маркиз, живете скромно, потому и счастливы. А что с того, что наши молодые дворяне играют, пьянствуют да любовниц содержат? Конечно, они веселятся…

Юноша, наконец, не выдержал и пробурчал:

— И я бы веселился, будь моя воля…

— Что вы сказали, господин маркиз? Я уже слышу не так хорошо, как раньше.

— У меня нет денег на веселье, старик.

«Ну, де Шандос, теперь ты у меня в руках!» — подумал месье Доман.

— Так уж устроен мир, ваша светлость, — сказал он вслух. — К старости кровь охладевает и мы забываем свою молодость. А ведь когда-то мы тоже жаждали всех удовольствий жизни! И господин герцог в нашем возрасте не терял времени даром.

— Мой отец?

— Да. Вам это кажется невероятным? А между тем это правда. Спросите любого из его бывших друзей, они вам расскажут такие истории!.. Но я уже приехал. Вот мой скромный дом. Не нахожу слов, чтобы выразить всю глубину моей благодарности, господин маркиз!

Доман слез с телеги и поклонился.

— Не окажете ли мне честь, ваша светлость? Я хотел бы поднести вам стаканчик доброго вина.

Норберт на миг задумался. Де Шандос не позволил бы ему принять приглашение.

Именно поэтому он, привязав лошадь, последовал за адвокатом.

Доман привел гостя в ту комнату, которую с гордостью называл в разговорах с клиентами «мой кабинет». Она действительно напоминала бы своей обстановкой приемную адвоката, если бы не груда мешков с зерном, полностью занимавшая один угол.

Хозяин усадил Норберта в собственное кресло, велел служанке накрыть стол, а сам сходил в погреб и принес бутылку лучшего вина.

Хитрец знал, что нет более надежного способа развязать язык молодому человеку, который никогда не пил ничего крепче воды.

Старик увивался вокруг дорогого гостя, как алчный жених вокруг богатой невесты: наливал вино, просил понюхать его, посмотреть на свет, оценить букет, закусить вон тем и вот этим… Рассказывал занятные истории о том, кто, когда и за какие услуги подарил ему это прекрасное вино, которого не купишь ни за какие деньги нигде и даже в Париже.

При этом он понемножку отхлебывал вино, сладко причмокивая и смакуя каждую каплю.

Норберту же адвокат наливал так усердно, что его стакан был постоянно полон.

Юноша быстро пьянел.

Доман уже называл гостя монсеньером и просил его покровительства, не скупясь на самую грубую лесть.

Норберт почувствовал непреодолимую потребность поделиться своим горем с этим случайным попутчиком, который оказался таким умным и любезным собеседником.

Молодой человек говорил долго, подробно и откровенно, как на исповеди.

Откуда было ему знать, что он исповедуется перед Иудой Искариотом?

Адвокат не перебивал его, только поддакивал, поощряя свою жертву на дальнейшие откровения:

— О, это просто ужасно!.. Несчастный юноша!.. Как я вам сочувствую!.. Да, да, вы совершенно правы!.. Боже мой, кто бы мог подумать!..

Доман жадно впитывал сбивчивые речи Норберта и сокрушенно покачивал головой. Так ведет себя корыстолюбивый врач, внушая больному, что его состояние опасно, и тем самым повышая свой гонорар.

Наконец гость замолчал. И тогда адвокат нанес ему точно рассчитанный удар:

— Несмотря на мое беспредельное уважение к герцогу де Шандосу, я посоветовал бы ему не навязывать свои личные взгляды вашей светлости.

— Навязывать?.. Мне?.. Да ведь я и рожден только для того, чтобы выполнить план отца!.. Вся моя жизнь расписана наперед, по дням и часам, еще до того, как я появился на свет!.. И, самое страшное, — я ничего не могу изменить!..

— Неужели?

— Я должен покориться отцу, как делал это всегда. Или…

— Или?.. — с надеждой переспросил Доман, чувствуя, что рыба клюет.

— Или мне придется покончить с собой.

— Зачем же, господин маркиз? — произнес адвокат с дьявольской усмешкой.

— Чтобы освободиться!

— Вы уверены, что этого невозможно добиться иначе?

— Ты не знаешь моего отца, старик…

— Ваша светлость, вы еще так молоды! У вас впереди — долгая жизнь. Живите и будьте счастливы!

— Да, долгая, очень долгая… Только не жизнь, а кабала!.. Отец еще не стар и может прожить долго… А ты мне тут болтаешь о счастье!.. Прощай. Мне пора.

Норберт начал поднимать с кресла свое тело, ставшее почему-то тяжелым и непослушным. Но месье Доман, сбросив на мгновение маску почтительности, остановил его:

— А вы не живите с герцогом.

— Что?!

— Живите отдельно.

— Где?.. Как?.. У меня нет денег!

— Они у вас есть.

— Отец не дал мне еще и медяка! Монлуи, сын крестьянина, богаче меня. Он угощал меня кофе. Меня, потомка герцогов де Шандосов!