— Знаю, знаю! — поспешно сказала Сьюзен. — Теперь мы якобы дружим с русскими. Но давай посмотрим правде в глаза: им никогда не понять нашей жизни. Капитализм усваивают с рождения. Чтобы построить рыночную экономику, недостаточно потянуть за рычаг. Капиталистами не просыпаются наутро. Русские в детстве не читали про «психиатрический киоск» Люси,[114] не смотрели игровые шоу, не заказывали по почте «морских обезьян». А ведь только так можно приобщиться к культуре капитализма.
Она убрала из кучки голову Барби.
— Пожалуй, с Барби я погорячилась.
Сьюзен и Карла захихикали. Я спросил, в чем дело, и они виновато переглянулись.
— Барби, — призналась Карла.
Сьюзен объяснила:
— Все девчонки, кого я знаю, вытворяли со своими Барби ужасные сексуальные извращения! В конце концов у куклы отрывалась голова или руки-ноги, ее надо было прятать, но мама всегда находила эту расчлененку и удивлялась: «Боже мой! Что случилось с Барби?!» А я сгорала от стыда, вспоминая дебош, который привел куклу в такое печальное состояние.
Они опять хихикнули.
— Помню, как моя Барби познакомилась с солдатиками моего братца, — похвасталась Карла. — Вот это был загул! Она за час развалилась на куски.
— Да, да, и моя! — подхватила Сьюзен. — А волосы у твоей тоже отклеились?
— Ага.
Я почувствовал себя слегка лишним и тактично удалился. В фарватере продолжали хихикать. Как две девчонки могли в детстве заниматься одним и тем же?
Когда я прихожу из качалки, мышцы уже не так болят. Правда, сегодня я пережил страшное унижение. Мой идеальный вес — сто семьдесят два фунта, а я вешу сто пятьдесят три. Консультант в спортзале откалибровала мое соотношение жира, воды, мышц и костей и ахнула. Я спросил ее, что не так, а она ответила (после тактичной паузы, как будто сейчас сообщит: «У вас рак»):
— Теоретически вас можно назвать «тощим толстяком».
Так унизительно! Мало того, что я худой, так еще и все мое мясо — на самом деле не мясо, а жир. И его надо сжечь, прежде чем наращивать мышцы. Меня даже нельзя назвать углеродной формой жизни, не говоря уже о кремниевой. Наверное, мой организм основан на каком-нибудь бесполезном элементе вроде бора.
Ни за что не расскажу Карле.
До ребят дошли слухи, что я тощий толстяк (мадам из качалки все выложила Тодду), и я четырнадцать часов подряд слушал бестактные шутки в свой адрес. Тодд отвел меня в сторонку, вручил канистру аминокислот и произнес вдохновляющую речь.
Сегодня отец начал работать в Delta. По пути домой он заехал к нам. Сьюзен, Баг и Майкл сразу же начали выпрашивать у него доступ в служебную систему или хоть какую-нибудь зацепку для хакера. Майкл хочет приписать себе десять миллионов баллов постоянного пассажира.
— Хочу полететь на Южный полюс первым классом! На самолете Saudi Airlines, чтобы сиденье откидывалось до горизонтального положения и давали маску для сна, как у Рубена Кинкейда,[115] набитую пухом с грудок странствующих голубей.
В доме через дорогу дети устроили маленькую распродажу: один затрепанный до дыр номер Cosmopolitan, две очень грязные Большие Птицы,[116] «Шок будущего»[117] в мягкой обложке и устройство для снятия ковбойских сапог. Выглядело все это довольно печально и напоминало недавнюю шутку Сьюзен.
Карла вздохнула:
— Сьюзен права. Русские нас никогда не догонят.
Итан, который пришел в гости, возразил:
—
Сегодня утром, когда я пришел на работу, Дасти рвало в раковину. Говорит, перенапряглась в качалке.
Эйб:
>У меня заглючила магнитная карточка и я не мог попасть на работу. Мне все гнадоело.
Сегодня Тодд ворвался в офис с криком:
— Теперь я маоист!
Мы уже настолько очумели от политики, что не нашли сил даже на зевок.
— Вы же знаете, что коммунизм существует в трех формах?
— Нет, Тодд. Сейчас ты нас просветишь.
— А, хорошо! Первая — марксизм-ленинизм. Вторая — сталинизм. Вообще-то сталинизм — это приложение, а не операционка. В смысле, если хочешь уничтожить сорок миллионов человек, инсталлируешь на винт сталинизм. Это как политический вирус эбола.
Сьюзен сравнила сталинские репрессии с сокращениями в IBM.
— И, наконец, третья — маоизм. Маоизм — это полное уничтожение культуры. Все, что хотя бы пахнет культурой, — плохо. Все, от зонтиков в коктейлях до Моцарта. Нужно от всего избавляться.
Я возмутился:
— Тодд, какой ужас! Культура — наше все. Мы без культуры — никто. Ты что, отменил бы все повторы «Шоу Боба Ньюхарта»?!
— Этот сериал романтизирует декадентскую, самовлюбленную, буржуазно-либеральную психотерапевтическую культуру. Он имеет право на жизнь лишь потому, что отвергает церковь.
— По-моему, получится вселенная без смеха, — заметила Карла.
— Жизнь — не просто хиханьки-хаханьки, Кар, — заявил Тодд, перемешивая в офисном блендере банку консервированных ананасов и протеиновый порошок. — Все очевидно: культура должна умереть.
— Почему? — спросил я.