Рабиндранат Тагор

Дитя несмышленое! Знаешь ли ты,
Сколько силы в тебе, сколько в тебе прямоты?
Молвила: "Не отпущу!" и моею душой
Вмиг завладела. В этой вселенной большой
Как ты мала! Как эта ручонка слаба!
Разве тебе, родная, под силу борьба?
Маленькая, печально сидишь у дверей,
Вооруженная только любовью своей.
В этом мире, где нет расставаньям конца,
Раненные разлукой — бессильны сердца.
Стонут они, взывают к любимым с мольбой:
"Не уезжай! Не хочу расставаться с тобой!"

"Не отпущу!" И далеких небес синева,
И колосья, и корни каждый час, каждый миг
Кого-то зовут, разрывает душу их крик:
"Не отпущу!" — говорит. И колеблется он.
Слышу я: "Не отпущу!" То земля, словно мать,
Крохотный стебель к своей прижимает груди
"Не отпущу тебя! — слышу. — Не уходи!"
Гаснет огонь, вот-вот поглотит его тьма,
Но раздувает его природа сама,
"Не отпущу!" — говорит. И колеблется он.
В мире небес и земли с самых давних времен
Этот возглас живет среди звезд и травы:
"Не отпущу тебя! Не отпущу!" Но, увы.
Кто-то должен уйти и не оставить следа.
Изначально так было, так будет всегда.
В океане творенья поток крушенья течет,
Все куда-то плывут, всех куда-то влечет,
Простертые руки у всех, пылающий взор.
"Не отпущу!" И уплывают в простор.[52]

Все уходит, и среди этого бесконечного кругооборота живой и мертвой материи звучит вечный голос: "Я тебя не отпущу!"

В стихах этой поры звучит страсть, но страсть, усмиренная разумом. Теперь элемент размышления будет все явственнее проявляться в его поэзии, все сильнее станет подавленная страсть, все возвышеннее мысль.

В книге много разнообразных стихотворений, замечательных сказок, сатир, стихов о природе, гражданских стихов. В одном из них он рассуждает о Майя-Ваде — основополагающем понятии индийской философии, представляющем вселенную как Майю, иллюзию. "Увы, — восклицает поэт, — моя безрадостная страна, одетая в лохмотья, нагруженная одряхлевшей мудростью, ты гордишься своей прозорливостью, заглянув за оболочку сотворенного мира. Бездеятельно сидя в своем углу, ты только и делаешь, что точишь острие своих суеверий и отбрасываешь как несуществующие это безмерное звездное небо, эту великую огромную землю, из чрева которой век за веком выходили мириады форм жизни. Миллионы живых существ веселятся на празднике этой жизни, и только ты, выжившая из ума старуха, пренебрегаешь всем этим, будто детской игрой". В другом стихотворении он утверждает: "Ты говоришь, что много знаешь, но ты не знаешь ничего. Если даже человек — лишь прах земной, ну что же, пусть он будет прахом. Но где ты найдешь что-нибудь равное этому праху? Не затворяйся в одиночестве, не старей до времени. Как сможешь ты стать мужчиной, если не присоединишься к игре жизни?" А тем, кто считает, что жизнь — это тяжкое бремя, он отвечает: "А что же не бремя? И руку матери, которая отрывает Ребенка от одной груди, чтобы поднести его ко второй, тоже можно назвать узами. Всякая любовь, всякое стремление к счастью — узы, но какие это узы!"

Долгий путь прошел поэт со времени "Вечерних песен" и "Утренних песен", в которых он утешался в своих личных печалях или слишком громко провозглашал свой уход от тоски. В обоих случаях Тагор был занят самим собой. Теперь он достиг спокойной ясности и научился различать в своей личности силу сковывающую и силу освобождающую, научился видеть разницу между внутренним я, которое отделяет от мира, и внешним я, которое объединяется с миром. То, что поэт потерял во плоти, он возместил в духе, во всеобщем обрел то, что искал в частном.