Ему, наверное, вспомнилось его раннее детство, когда он сопровождал отца в Гималаи и свободно бродил в сени гималайских кедров, ибо стихотворение, которое он написал по этому случаю, исполнено задумчивости и тоски по поре, которую он называет праздником своей жизни, когда его имя, еще неизвестное свету, "получало безграничную ценность от нежного голоса, произносившего его" (он никогда не забывал свою невестку, свою первую любовь и ангела-хранителя). Позднее, когда он жил на берегах Падмы, он наблюдал "утреннюю звезду в просветах между листьями бамбука на берегу", и его глаза "следили за шумными девушками, идущими к реке вдоль тенистой деревенской улочки". Он смотрел вокруг и говорил: "Я люблю это". Но теперь, увы, отягощенный славой, он "запутан в сетях, сотканных из бесчисленных взглядов, следящих за ним, и живет в одинокой келье среди толпы, скованный звенящей цепью почета".
В августе поэт выступил на публичном митинге в Калькутте с призывом выразить национальный протест против нечеловеческих условий, вынудивших политических заключенных на Андаманских островах в Бенгальском заливе (острова эти использовались англичанами как большой концентрационный лагерь) объявить голодовку. В сентябре в Калькутте состоялось представление с песнями и танцами "Варша-Мангал" ("Праздник дождей"), и он сам присутствовал на сцене. Осень с ее ясным, вымытым дождями небом, с "бесполезно плывущими" там и сям облаками всегда была его любимым временем года. Но осенью 1937 года его ждало тяжелое испытание. Вечером 10 сентября, сидя у себя дома, он неожиданно потерял сознание. Приступ случился внезапно, и никто в течение сорока восьми часов не мог поставить диагноз, пока на помощь не явились доктора, вызванные из Калькутты. Все это время поэт находился без сознания, между жизнью и смертью. К счастью, он очнулся и постепенно начал поправляться.
Пока сознание его было помрачено глубоким обмороком, подсознание продолжало свою деятельность, и ощущение границы между жизнью и небытием ярко запечатлелось в его памяти. Это ощущение поэт описал в цикле из восемнадцати коротких стихотворений, представляющих собой одну из высочайших вершин всего его поэтического творчества. Мощные и многозначные образы свидетельствуют об уникальном, глубоко пережитом опыте. Это не бред расстроенного ума, в стихах нет ни намека на страх, боль или жалобу. Разум ясен и сосредоточен, сознание словно похищено в фантастическую пограничную область, откуда обыденный мир кажется затянутым дымкой, и душа заглядывает в пределы иного мира, где сияние неотделимо от тьмы и нет ни дня, ни ночи.
Причиной заболевания стало воспаление за ухом, вызвавшее заражение крови. На утро пятого дня, когда к Рабиндранату возвратилось сознание, первое, что он сделал, это попросил краски и кисть. Заметив четырехугольный кусок фанеры в комнате, он нарисовал на нем пейзаж с темным лесом, со струйками слабого желтого света, пробивающегося через чащу, — картину прекрасную и, очевидно, символичную.[110]
Вот как он описал свои ощущения: "Посланец смерти из черной пещеры вселенной неслышно подкрался ко мне. Вся короста, покрывшая мой разум, была смыта кислотою боли, и под тяжелым пологом обморока очистилась моя душа".
Но не все стихотворения этого цикла поэт посвятил исследованию своего внутреннего мира. Завершающие стихотворения показывают, что Тагор предчувствовал трагедию, которая нависла над Европой:
Он видел мир зла и боли, видел, как высокий дух человека умерщвляется человеческой же рукой, — и все же слышал музыку согласия в сердце вселенной, среди рева урагана звучал ему голос мира.
Такова особенность поэтического мира Тагора: в нем звучат противоречащие друг другу голоса, взаимоисключающие утверждения, но именно они придают творчеству поэта многообразие, богатство и жизненность. Он верен себе в каждом своем настроении, на каждом этапе своего пути. Страстная искренность позволяла ему бросать вызов самому себе и самого себя преодолевать — это самая главная его добродетель. То же самое можно сказать и о Махатме Ганди.
До окончательной поправки здоровья поэта привезли в Калькутту, где его посетили Ганди и Неру, приехавшие на политическую конференцию.
С наступлением весны Тагора, как и обычно, захватила жажда песнопений. Он взялся за переработку пьесы "Чандалка" в музыкальную драму, с успехом поставленную в марте в Калькутте. Причем автор вновь сидел в углу сцены. Ганди, навестивший в это время Тагора, понял, что бессмысленно просить его отказаться от участия в спектаклях. Собирание денег для школы и университета только предлог. Настоящая же причина — это потребность художника творить и видеть свои творения на сцене.