Раб и солдат

По моему выдающемуся (иначе про себя его не называл) плану, я в течение оставшегося до ночи дня должен был предъявить взору Рахимки табакерку в своих руках. Просто буду вертеть её с индифферентным выражением лица. Мол, погулять вышел, табачку нюхнуть. Это должно было стать наживкой, которую, я был уверен, боцман обязательно проглотит. Также был уверен, что в открытую не нападет. Но и оставить все без каких-либо действий уже не сможет. Когда поймёт, что капитану я не нажаловался, что его никто к стенке не прижимает, решит, что либо я ее просто присвоил, либо у меня есть ещё более коварный план. В любом случае, он с момента, когда увидит табакерку в моих руках, будет понимать, что меня оставлять в живых нельзя. Я становился для него проблемой! А, как известно, нет человека — нет и проблемы. Далее я предоставлю ему шанс исполнить свой чёрный замысел. Выйду ночью на палубу. Идеальный для него вариант. Он не сможет не проглотить и эту наживку! Тут у меня было два варианта развития событий.

Первый (предпочтительный): мы, прежде чем колошматить друг другу морды, поговорим. И я смогу вывести его на чистую воду, получив его признание. Даже пообещаю, что чистосердечное скосит ему срок! Или какое там у флотских наказание? Линьки? Протащить под килем?

Второй (нежелательный, но, скорее всего, основной): боцман калякать не пожелает. Без долгих разговоров вцепится мне в глотку. Тут мне нужно было не подставиться по-глупому. В первую же секунду. Потому что во вторую секунду на сцену должен был бы выйти грозный пират и сердцеед, мой друг Бахадур. Его местоположение я определил «над битвой». Попросту он должен был затаиться на марсе. Не на планете, конечно. А на небольшой смотровой площадке на фок-мачте, куда нужно было подняться по путенс-вантам и проникнуть через небольшое отверстие, среди моряков называемое «собачьей дырой». Для бывшего пирата — родная стихия и никаких трудностей. Вот там и будет место его засады. Он хоть и был безъязыким, но слух — ог-го-го и глаза у него получше орлиных! И, если он увидит, что дело швах, то тогда соскальзывает по канатам вниз и тут же пускает в ход, а точнее, в полёт, свои ненаглядные ножи! Желательно, просто обездвиживая Рахимку. Желательно.

— Если что, — наказал я ему, — то, конечно, не миндальничай. Кончай его, Сэмен!

Это моё «добро» на убийство обрадовало Бахадура.

«Никак не насытиться после года спячки! Гайдуков-арнаутов ему не хватило!» — усмехнулся я про себя.

Сказано — сделано. Принялись за исполнение. И с самого начала все шло так гладко, так по расписанной мной партитуре, что я беспрестанно мысленно себе аплодировал. Табакерку боцман заметил сразу. Надо отдать ему должное. Он лишь на секунду потерял самообладание, дернувшись и выкатив глаза. Тут же взял себя в руки. Так же, как и я, изобразил на лице беспристрастие. И неодобрение. Ты, мол, красавчик, погулять вышел, а я тут на службе. Выполняю свои обязанности, не покладая рук и не жалея глотки. Так что, иди себе, не путайся под ногами! Тут-то мне, придурку, очарованному «начальнику Госплана», следовало задуматься, насторожиться. Так нет же! Отметил про себя его выдержку, и только! Продолжал себе аплодировать.

Спустилась ночь. Бахадур, вспомнив свои буйные пиратские будни, быстро, ловко и без шума занял свою позицию. Я, ни то что на весь корабль, на всё море громко объявил, что собираюсь посетить гальюн. Посетил. Потом выбрался на ют. Постоял у оконечности бушприта, выжидая. Все, как предполагалось. Ночь, палуба, тьма. Я один. Ни улицы, ни фонаря, ни аптеки. Оперся на планшир. Был уверен, что сейчас боцман начнет ко мне подкрадываться. Держал ушки на макушке. Был готов ко всему! Но только не к тому, что последовало и заставило меня похолодеть от ужаса и тут же покрыть себя матом.

«Никогда себе этого не прощу!» — подумал я, оборачиваясь и поднимая голову вверх. С марса раздался крик Бахадура, который я ни с чем не мог спутать. Потом глухой звук падающего тела. Я замер, как вкопанный, совсем не обращая внимания на боцмана, который в этот момент стрелой соскользнув по вантам, уже шел ко мне и улыбался, поигрывая в руках короткой дубинкой. Кажется, моряки называли эту штуку кофель-нагель.

«Никогда себе этого не прощу! — повторил про себя. — Позёр грёбанный! Актёришка недоделанный! Сука! Есть ли у вас план, Коста⁈ О, да! У меня есть план! Такой план — пальчики оближите! Допрыгался, гондон! Друга потерял! Теперь аплодируй, ладони не жалей! Стоп! Кто это⁈»

На меня надвигался вовсе не боцман. Какой-то матрос!

— Ты кто, мать твою, такой? — отрывисто воскликнул я, переполненный гневом.

— Я убью тебя! Раскрою голову! — пугал меня матрос.

— Руки коротки! — предупредил наивного, доставая подарок Бахадура. Не револьвер. Тот самый нож, который меня спас на перевале. Вернее, его брат-близнец.

Незнакомец бросился на меня, помешав метнуть нож. Я отскочил. И принял, наверное, единственное правильное решение за весь день. Другой план.

— Потанцуем? — предложил, доставая табакерку.