Раб и солдат

Стоило парню схватиться руками за плетень и приподнять тело, Милов крепко обхватил его руками. Прижал плотно руки к бокам, не давая «жаниху» схватиться за оружие и удерживая его на весу. Можно было, конечно, перекинуть налетчика через себя и со всей дури приложить его об землю. Но Вася поступил проще. Как в детстве, в спортлагере, надавил на солнечное сплетение. Налетчик, сделавший глубокий вздох, чтобы закричать, моментально обмяк и отрубился. Милов, не мешкая, крепко связал ему руки и перекинул через плетневый забор. Сиганул следом за ним на двор Кочениссы.

Прислушался. Все было тихо. Подельники, если они и были, на помощь не спешили.

Похлопал по щекам «жаниха». Тот открыл глаза. Часто задышал, тараща испуганные глаза.

— Тссс! — шепнул Милов и заткнул ему рот его же папахой.

«Вот будет номер, если парнишка на свидание с Кочениссой пробирался, а я им весь кайф обломал, — мелькнула у Васи мысль и тут же пропала. — Нет, Коченисса — девушка серьезная. Добродетельная! Не могла она такого себе позволить!»

Милов набрал мелких камешков и принялся метать их в дверь сакли. Удары о деревянные планки напоминали стук.

В сакле завозились. Вспыхнул неяркий свет свечи. Дверь приотворилась. На пороге показалась Коченисса с пистолетом в руках.

— Кто здесь? — тихо спросила девушка по-черкесски.

— Коченисса! Это я, — окликнул ее громким шепотом Вася. — Я твоего похитителя поймал!

Черкешенка быстро подбежала к плетню. Наставила на Милова пистолет. Посмотрела на налетчика и сразу все поняла.

— Алчигир! Я же тебе ясно сказала, что не пойду за тебя! Силой решил меня взять? Ууу, гад, так и знала, что не угомонишься, — она пнула лежачего, подняла пистолет и выстрелила в воздух.

— Мне-то что делать? — волновался Вася.

— Полежи пока тут. Не отсвечивай над плетнем, — приказала Коченисса и метнулась в дом. Или перезарядить пистолет и оборону с теткой держать. Или плакать. Кто их, девушек, поймет?

— Урус — собак, свин, — принялся ругаться молодой черкес, выплюнув ненадёжный кляп.

Вася без лишних разговоров пихнул ему папаху в рот и приготовился ждать.

Аул просыпался. На улицу высыпали люди, недоуменно крутя головой. Послышался громкий топот. К дому Кочениссы бежала толпа возбужденных мужиков.

«Ща будут бить!» — встревожился Вася. Ситуация и впрямь выглядела неоднозначно.

Положение спасла Коченисса. Она выбежала во двор одновременно с отрядом под предводительством дяди.

— Василий налетчика поймал! — закричала она, указывая на меня.

Запыхавшийся Исмал-ок с ружьем в руках подошел к живописной группе из меня и Алчигира, разлегшихся в относительно свободных позах у плетня. Сплюнул на землю.

— Замучаешься пыль глотать, Алчигир, пока штраф выплатишь. Я с вашего аула Тешебс получу все сполна. Нескоро теперь женишься. На калым будешь долго копить!

Парень волком смотрел на меня, не реагируя на слова кузнеца.

— Молчишь? — презрительно бросил Эдыг. — Пойдем-ка ко мне домой, все обсудим!

Он рывком за шиворот поставил на ноги незадачливого «жаниха». Обернулся ко мне. Помолчал недолго.

— Завтра обсудим, что в горы с собой нужно взять, — сказал он мне неожиданно.

Он развернулся и пинками погнал Алчигира со двора.

Ко мне подошла Коченисса.

— Спасибо тебе, Василий! Подожди минуту, не уходи.

Она метнулась в дом и прибежала обратно, что-то прижимая к груди.

— Это тебе, — нерешительно сказала она, потупив глаза и смущенно помявшись. Протянула мне те самые красные щегольские чувяки, которые вышивала серебряным галуном. — Просто так хотела подарить. Но не вышло. Считай, мой подарок как благодарность за помощь.

— В щечку можно поцеловать в знак признательности? — осторожно осведомился я, принимая подарок. — У нас так принято.

Даже в темноте можно было разглядеть, как краска залила лицо девушки. Она страстно сверкнула глазами и убежала, ни слова не сказав на прощание.

«Черте что, — крякнул Вася — Детский сад, штаны на лямках. Девке лет двадцать, а она пунцовой становится от невинного предложения. Как чувяки, что мне подарила. А обувка знатная. Пожалуй, я ее светить не стану. Лучше припрячу до лучших времен».

Коста. Стамбул, начало мая 1838 года.

Через день Фонтон вызвал меня к себе. Я к нему — чуть ли не бегом. Вбежал. Ничего не спрашивал. Вопрос «Ну, как?» был написан у меня на лбу и отсвечивал в обоих глазах здоровенным таким знаком. Как в американских мультиках. Феликс Петрович, как ни старался, не мог скрыть довольной улыбки.

— Ты успокойся, дыши ровнее, — усмехнулся он. — Скрутил я его, шельму! Получасу хватило!

— А-ха! — у меня и слов-то не нашлось. — Не расскажете, как прошло?

— Отчего же не рассказать, коли дело так выгорело удачно? — указал мне на кресло.

Я сел. Он садиться не стал. Расхаживал по комнате.

— Выкупил я у твоих соплеменников пару нужных бумаг. Скопировали из гроссбуха канцелярии Уркварта-Стюарта. Помылся, побрился. Усы стрелой, пробор расчесал. Мундир со всеми регалиями. Ну, и к нему.

— В хан? На квартиру конспиративную?

— Ты что такой торопыга, Костя? — Фонтон был недоволен, что я его перебил. — Сиди ровно. Ушки на макушке. Слушай.