Пышечка

Он подходит ко мне вплотную; из-за наклона дорожки мы оказываемся нос к носу, носки к носкам.

– Уиллоудин Опал Диксон, ты невероятно красивая. А все, кто внушали тебе иное, могут катиться к чертям. – Его грудь тяжело вздымается. – Каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу тебя. С тобой я могу поговорить обо всем. У меня такого никогда и ни с кем не было.

«Красивая», – говорит он. «Толстая», – думаю я. Но почему я не могу быть сразу обеими? Я подношу руку к его щеке и чувствую, как уходит напряжение, пульсировавшее у него под кожей. Целую его в губы. Потом на секунду замираю, чтобы запомнить в подробностях то, чем мне обладать не позволено.

– Я не могу, – шепчу я, зная, что говорю не только о нас с ним, но и о гораздо большем.

Развернувшись, я подбираю сумку.

Бо стоит на подъездной дорожке до тех пор, пока я не выключаю свет в спальне, превращая дом в темный силуэт.

Пятьдесят три

В понедельник, когда я собираюсь выйти из класса, Митч ловит меня за локоть. Мистер Криспин уже убежал в учительскую, и кабинет опустел. Остались мы вдвоем.

– Я хотел сказать, что, кажется, мне не стоит сопровождать тебя на конкурсе.

Я поднимаю голову, но он почти сразу отводит глаза.

– Я все равно больше не участвую. – Я впервые произношу это вслух, хотя решение приняла еще в субботу вечером, во время разговора с Бо.

Я почти вижу, как вертятся шестеренки у него в голове. Он хочет переубедить меня. Или как-то приободрить. Но молчит.

– И прости меня, – запоздало извиняюсь я. – Я не хотела делать тебе больно.

– Но он тебе нравится?

Я киваю.

– От «прости» легче не становится, – замечает Митч. – А я был бы хорошим парнем.

– Таким, какого я не заслуживаю.

Мне хочется рассказать, что у него едва не получилось и, не встреть я Бо, мы были бы вместе. Но я встретила Бо и теперь знаю, каково это – когда одно лишь имя другого человека способно выбить тебя из колеи.

Митч засовывает руки в карманы толстовки и выходит из кабинета.

Я даю ему фору в несколько секунд, прежде чем выйти следом и отправиться на следующий урок на другом конце школы.

Я не спешу. Лучше опоздать, чем запыхаться. Пыхтящая и сопящая толстушка – не самое приятное зрелище.

Звенит звонок, и коридор пустеет. И тут из класса справа выскальзывает Эллен.

Она не замечает меня, но я вижу, что она утирает глаза. Плачет. Причина может быть в чем угодно, но, что бы там ни было, я ничего не знаю.

Эл оглядывается и видит, что я плетусь позади. Потом останавливается и даже не пытается смахнуть текущие по щекам слезы. Может, они с Тимом расстались. Может, она поссорилась с новыми друзьями. Или завалила контрольную. Я понятия не имею. Но сейчас самое время подойти к ней, спросить, в чем дело, и попросить прощения.

Однако Эл разворачивается и бежит в туалет. Шанс упущен.

Я решаю прогулять оставшиеся уроки. Сегодня и так случилось слишком много плохого, так что лучше не рисковать.

Приехав домой, я замечаю сообщение от Милли. Она предлагает собраться и порепетировать номера для шоу талантов. Конкурс. Больше он для меня ничего не значит. Когда я подавала заявку, то делала это ради Люси. И тогда бок о бок со мной была Эллен. Но Люси мертва, а Эллен далека как никогда.

Я пишу Милли, Ханне и Аманде:

Я: Я не смогу выступить на конкурсе. Знаю, что предупреждаю в последний момент, но я сливаюсь. А вы заслуживаете участия и будете великолепны. Я приду болеть за вас из зала.

Потом я звоню на работу, сообщаю, что заболела и пропущу смену, а после выключаю телефон с твердым намерением не выходить на связь весь вечер.

Пятьдесят четыре

Во вторник и среду я изображаю тяжелобольного с высокой температурой и сижу в обнимку с пакетом шоколадных капель, пылившимся в кладовке с какого-то праздника. Так-то мы не из тех, у кого всегда есть что-то к чаю (неожиданно, да?), особенно учитывая, что мама сейчас выполняет миссию «Втиснуться в то самое платье».

Когда я сообщаю маме, что приболела, она без дальнейших расспросов прикрывает дверь моей спальни и говорит:

– Прости, милая, мне нельзя рисковать. Не хочу подхватить заразу. А ты отлежись денек.

Для мамы каждая минута, проведенная не на эллиптическом тренажере в ИМКЕ[37] или на работе, – прямая дорога к катастрофе. Наш дом превратился в зону боевых действий: нас осаждают ткани, всевозможный реквизит и блестки, но по непонятным причинам в этом хаосе я нахожу успокоение.

Я хочу – нет, должна – несколько дней просто побыть овощем. Я не мылась с воскресенья, и мне странным образом становится легче от осознания, что снаружи я столь же отвратна, сколь и внутри. Сомневаюсь, что такую картину воображал себе Рон, когда дал мне неделю отгула перед конкурсом.

К вечеру среды ощущение свободы рассеивается, и вот я уже лежу ничком на кровати и слушаю одну из пластинок Люси – которая оказывается по сути худшим альбомом Долли Партон. Честно сказать, я предпочла бы вообще забыть, что у нее есть такие песни, как, скажем, «Me and Little Andy». Серьезно, Долли, какого черта? Песня про маленькую девочку, у которой умирает собака. Кто захочет такое слушать?