Пышечка

– То есть платье мне мало, потому что ты думала, что я похудею? Мам, вот она я! – Я машу руками, показывая на себя. – И это мое тело!

Она качает головой.

– Я так и знала, что ты неправильно меня поймешь. Что бы я ни сказала, ты все воспринимаешь в штыки. Я так больше не могу. Не я тут главный злодей.

– А кто тогда?

Мама молчит, и невысказанные слова висят между нами, как огромные сосульки, грозящие сорваться.

– Оно слишком облегающее, – говорит наконец она. – Я не смогу одобрить его для конкурса. И дело не в том, что ты моя дочь. Я поступила бы так с любой другой участницей. Оно выглядит непристойно.

– Мам, я себя отлично в нем чувствую. – Мой голос звучит спокойно и ровно. – Я и не знала, что могу быть такой, какой чувствую себя в этом платье. Я никогда ничего подобного не носила. Но если при взгляде на это платье – при взгляде на меня – ты думаешь, как жалко, как обидно, что я не сбросила пару кило, – тогда иди ты, мам. Не трать время попусту.

Наступает тишина, и я жду, когда она уйдет. Но потом понимаю, что вообще-то это я у нее в комнате. Я подбираю подол, чтобы не споткнуться, и оставляю ее в одиночестве – в маленькой спальне, где она проведет остаток жизни в обнимку с наградной лентой, короной и бирюзовым платьем.

Пятьдесят

Вечером в пятницу, после работы, меня подвозит Бо (как всегда в последние две недели), только сегодня – не домой. Мы паркуемся у дома Милли. Рон отпустил нас пораньше, чтобы я успела добраться к ней до полуночи.

Я кладу на колени сумку с вещами для ночевки и мысленно готовлюсь узнавать поближе своих новых подруг.

Конкурс красоты отошел для меня на второй план. Мне кажется, изначально я решила в нем участвовать только потому, что хотела что-то кому-то доказать. Не знаю, правда, кому: самой себе, маме или всему свету. Но идут дни, а мне все чаще и чаще приходит в голову мысль, что миру мне сказать нечего.

– Так что будете делать? Готовить реквизит к конкурсу?

Я качаю головой.

– Не совсем. Скорее, как мне кажется, разрабатывать план действий. Нам нужно держаться вместе.

Бо озадаченно хмурится.

– То есть вы все четверо будете участвовать в конкурсе?

Я киваю.

– Я всецело поддерживаю идею, что каждая девушка, если захочет, может участвовать в конкурсе, но зачем вам всем это делать?

Я с улыбкой поворачиваюсь к нему.

– Ну ты ведь продолжаешь ходить на мессу, хоть уже и не учишься в «Святом Кресте», верно? Вы делали это всей командой, но даже если ты не в команде, это не значит, что ты не можешь больше ходить в церковь. Так и в нашем случае: мы не в команде королев красоты, но это не значит, что участвовать мы не должны.

– А это будет слишком слащаво, если я признаюсь, что для меня ты в десять раз красивее и умнее любой королевы красоты?

У меня горят щеки.

– Да, ужасно слащаво.

– Кстати, не знал, что кто-то до сих пор устраивает пижамные вечеринки.

– Ну, похоже, что так. Раньше мы с Эл постоянно ночевали друг у друга, просто не называли это вечеринками.

За последние несколько дней я рассказала Бо обо всей истории наших с Эл отношений и о том, как мы перестали общаться. Ему кажется, что мы помиримся, но я его уверенности не разделяю.

Я открываю пассажирскую дверь.

Бо касается моей руки.

– Уиллоудин… Ты успела подумать о нашем разговоре? Ты ведь понимаешь, что я не шутил, правда?

Я не в силах ответить ничего, кроме «да». Но и признаться вслух, что хочу быть его девушкой, – тоже.

– Мне нужно еще немного времени.

– Хорошо, – кивает он. – Время так время.

Аманда стоит в дверях, и челюсть у нее буквально отвалилась и приросла к груди. Из-за спины у нее вытягивает шею Милли.

– О. Мой. Бог, – выдыхает Аманда. – Попка-персик.

Я шикаю на нее и заталкиваю их обеих в дом. Первое, что бросается в глаза, когда я оказываюсь внутри, – это то, как всё, от искусственных цветов и стен до диванных подушек, гармонично сочетается между собой.

Сегодня Милли – лавандовый колобок в спортивном костюме, носочках и повязке на голову, подобранных в тон. Такое ощущение, что она вбила в поиск «наряды для пижамной вечеринки» и нашла этот прикид, точно слетевший с обложки «Клуба нянек»[35].

Аманда, конечно же, в спортивных шортах и майке, но босиком. Я впервые вижу ее без обуви и не хочу, чтобы она решила, что я бесцеремонно на нее пялюсь, а потому намеренно не свожу глаз с ее лица. Впрочем, кажется, мои усилия довольно очевидны.

– Так, давай колись, – говорит она. – Он подвез тебя. Сюда. Ты была у него в машине. Расскажи нам все.

Милли ведет нас по коридору мимо гостиной, где ее родители смотрят какой-то британский сериал на канале PBS, и из телевизора доносятся приглушенные голоса взволнованной прислуги, обсуждающей, кто будет подавать господину и госпоже охлажденный гороховый суп.

– Погодите, я еще не рассказала про фиаско с платьем для конкурса. Надеюсь, вам всем повезло больше, – говорю я.

Милли трясет головой и тянет меня за руку к двери своей комнаты – о том, что это именно ее спальня, сообщает деревянное сердечко, подписанное: «Милли».

Аманда прикрывает рот, еле сдерживая смех.

– Что такое? – спрашиваю я.