Пылающий мир

На всякий случай я накидываю ей на плечи второе одеяло. Воздух очень холодный. Ледяная атмосфера над нами смешивается со старинным кислородом из резервуаров самолёта. Так странно дышать воздухом другой эпохи, наполненным звуками и запахами давно исчезнувшего мира. Я бреду по салону, пробегая пальцами по мягкой коже кресел бизнес-класса. Когда-то эти места были колыбелью богатых и могущественных. Не самых богатых и не самых могущественных — у тех были частные самолёты с персональными улыбками и металлические чемоданы, полные секретов, — но тех, кто мог заплатить двойную цену за небольшую дополнительную дистанцию между ними и человечеством. Неважно, где они сейчас и пережили ли переход мира от плутократии к кратократии, частички их присутствия остались в углублении этих кресел. Волосы и клетки кожи на ковре.

Отзвуки голосов, звоните в любое время…

Я трясу головой, моргая и концентрируясь на окне, на своих ногах, на…

— Арчи? — тихо басит М. — Ты в порядке?

Он приподнялся на откинутом сиденье, видимо, только проснувшись от сладкого сна. Нора спит у окна на два сиденья дальше, свернувшись в позе эмбриона, как и Джули.

— Нормально, — я собираюсь пройти мимо него дальше в салон, но он вытягивает руку.

— Не борись с этим. Я останавливаюсь.

— Что?

— Если будешь бороться, то проиграешь. Не надо. Я меряю его взглядом.

— Нет, надо.

— Это просто воспоминания. Насколько плохими они могут быть?

— Не знаю. И знать не хочу. Она улыбается.

— Арчи. Ты всегда так драматизируешь. Я свирепо смотрю на него.

— Меня зовут не Арчи.

Он озадаченно поднимает ладони.

— Почему бы и нет? Это имя не хуже остальных.

— Его придумали для Гриджо. Чтобы он думал, что я нормальный. Это ложь. Он пожимает плечами.

— Это имя.

Я отрицательно качаю головой и смотрю в пол.

— Имя должно что-нибудь значить. Иметь историю. Ниточку к людям, которые тебя любят.

Я поднимаю глаза. Его улыбка дёргается, словно он пытается сдержать смех.

— Красавчик, — говорит он. — Ты такой сложный.

Я иду прочь, мечтая, чтобы в первом классе вместо занавески была дверь, чтобы я мог чем-нибудь хлопнуть.

Я брожу по задней части самолёта. Тихое посапывание говорит мне, что Спраут вытянулась вдоль ряда сидений, высунув голову из-под груды одеял. Когда-нибудь она станет такой же, как я. Она уже на полпути, хотя ей всего шесть. У неё нахмуренный лоб, большие цели и переживания за мир. Не знаю, гордиться ею или бояться за неё.

Бывают моменты, когда мне не хватает ума. Моменты, когда я задаюсь вопросом — является ли сознание проклятием. Правда ли, что глупые счастливее умных, или они просто поднимаются не на такие крутые вершины и опускаются в не такие глубокие низины? Прямая линия удовлетворения, неуязвимая к отчаянию, но неспособная на восторг? Я всегда говорю это себе, когда встречаюсь с беззаботными людьми. Повторяю снова и снова.

Наконец, солнце поднимается над горизонтом, и окна делят его свет на широкие золотые лучи, освещающие пыль. Ещё одно летнее утро. Наверное, мы уже близко.

Я открываю дверь в уборную, чтобы проверить, как там мои ребятишки, и нахожу их сидящими и держащими у лица кубики карбтеина. Они разглядывают их, словно кубики содержат тайны вселенной. Я очень волнуюсь, заметив, что они их грызли.

Джоанна смотри на меня ясными серо-коричневыми глазами. Интересно, как выглядит её линия? Она точно не прямая. Эти ребята знают, что такое проблемы. Их линии идут вверх, почти достигая жизни и опускаясь до псевдосмерти. Наверное, теперь они снова идут вверх. Но почему они колеблются? Что они не смогли найти три месяца назад, когда выглянули из своих могил? Какое разочарование вернуло их ко сну? Чего они ждут?

Они переключают своё внимание на стену туалета. Смотрят на неё, как в окно, будто наслаждаясь видом на закат из окна первого класса, вместо серого стекловолокна своей тюрьмы, измазанного дерьмом.

— Наш друг, — говорит Джоанна.

— Ваш друг? — повторяю я, надеясь подхватить разговор и увести его дальше. — Кто ваш друг?

— Золотой свет, — говорит она и оборачивается, чтобы подарить мне свою первую улыбку, которую я никогда не видел. — Солнечный мальчик.

— Далеко, — говорит Алекс. — Одинокий.

В его голосе звучит устрашающая нотка печали. Не просто личная русть, а сочувствие. Сострадание.

— Поможешь нам позвать? — умоляет Джоанна. — Скажешь ему идти следом?

Я смотрю на них, ошеломленный внезапной вспышкой воли. Но я понятия не имею, о чём они говорят. Я пытаюсь расшифровать их слова, но меня перебивает голос Эйбрама, звучащий по внутренней связи.

— Леди и джентльмены, сейчас мы пролетаем над Детройтом, штат Мичиган, самым заражённым городом Америки, и вскоре приблизимся к канадской границе. Я не думаю, что будет турбулентность, но это дикая территория, поэтому ничего не обещаю. Время просыпаться.