Пылающий лес

Он остановился, заметив, как густо покраснела жена Сен-Пьера, делая вид, что ищет что-то в корзинке. Он ясно почувствовал, что продолжать дальше было бы ошибкой. Ему стало неловко, так как он был уверен, что угадал истину. Разве не странно, что Мари-Анна возвращается на судно просто так в первую же ночь по приезде Сен-Пьера. «Что-нибудь да произошло в маленькой каюте на плоту», — думал он. Может быть, они поссорились или, по крайней мере, Сен-Пьер подшучивал над своей женой. И его симпатии были на стороне Сен-Пьера.

Неожиданно он подметил у Мари-Анны легкое дрожание уголков рта и нарочно встал у стола так, чтобы смотреть ей прямо в лицо. Но если на плоту и произошли какие-нибудь неприятности, то по жене Сен-Пьера этого заметить было невозможно. Правда, ее щеки так и пылали, но, по-видимому, не от смущения, ибо смущенный человек вряд ли мог быть веселым, когда же она взглянула на него, то ее глаза гак и смеялись, а губы дрожали от усилия сдержать этот смех.

Потом, отыскав начатое кружево с воткнутыми в него спицами, она села, и он опять залюбовался ее опущенными ресницами и блеском ее дивных волос.

— Меня привез Сен-Пьер, — спокойно заявила она как о чем-то само собой разумеющемся. — Он на берегу рассуждает о каких-то важных делах с Бэтизом. Я уверена, что и он зайдет сюда, чтобы пожелать вам доброй ночи. Он просил меня подождать его здесь.

Она подняла на него глаза, такие ясные и безмятежные, до такой степени далекие от всякого смущения, что он готов был поручиться жизнью, что она не подозревает о тех признаниях, которые сделал ему Сен-Пьер.

— Вы ничего не имеете против? Или, быть может, вам хотелось бы потушить огонь и лечь спать?

Он покачал головою.

— Нет, я рад вам! Я был чертовски одинок. И я подумал…

Он снова чуть не промахнулся. Ее близость волновала его еще сильнее, несмотря на приезд Сен-Пьера. Взгляд ее ясных и пристальных, но все же нежных, как бархат, глаз заставлял путаться его мысли и заплетаться язык.

— И что же вы думали, мсье Дэвид?

— Что вы не захотите меня больше видеть после моего разговора с Сен-Пьером. Он передал вам его?

— Он сказал мне, что вы держались хорошо, мсье Дэвид, и что вы понравились ему.

— А сказал он вам, что моя схватка с Бэтизом решена окончательно?

— Да.

Это одно слово было произнесено без всякого признака волнения и интереса, что совсем не совпадало с тем, что говорил ему Сен-Пьер. Глядя на нее сейчас, он с трудом мог поверить, что она умоляла своего мужа не допускать этой схватки и сильно волновалась.

— Я боялся, что вы будете возражать, — не удержался он. — Возможна что с моей стороны не очень любезно затевать такие вещи в присутствии женщины…

— Или женщин. — Она быстро взглянула на него и он заметил, как она прикусила свои хорошенькие губки, вновь склоняясь над своим вязанием. — Но, я не возражаю. Раз Сен-Пьер говорит, что это хорошо, значит, это хорошо.

Вся мягкость исчезла при этих словах с ее губ. Но только на мгновение. Когда же она поставила на стол свою корзинку и поднялась с места, то снова ему улыбнулась. Было что-то отчаянно смелое в ее глазах, что-то напомнившее ему то победное воодушевление, какое было на ее лице в ту ночь, когда они мчались через пороги.

— Завтра будет тяжелый день, мсье Дэвид! — сказала она тихо. — Бэтиз изобьет вас. Давайте же займемся сегодня чем-нибудь более приятным.

Никогда еще он не видел ее более сияющей, когда она подходила к пианино. Что все это значило, черт побери? Неужели Сен-Пьер просто дурачил его? Казалось, ее прямо радовала мысль, что Бэтиз наверняка победит его. Он стоял не трогаясь с места и ничего ей не отвечал. Она уже играла для него и раньше, как раз перед той волнующей прогулкой по лесу, которая кончилась тем, что он перенес ее на руках через ручей. Теперь из-под ее пальцев полились те же самые нежные звуки. Она тихонько что-то напевала про себя, и Дэвиду казалось, что она умышленно вызывает в нем воспоминания о том, что случилось до приезда Сен-Пьера. Он не зажег лампы над пианино, а ее темные глаза, улыбаясь, блестели ему в полумраке. Наконец она запела.

У нее был низкий и свободный голос, необработанный и слегка приглушенный, словно от страха за свою слабость, но такой восхитительно-нежный, что для Дэвида это явилось новым и еще более чудесным открытием. Много раз он слышал песню канадских гребцов, но никогда еще не производила она на него такого впечатления.

Гребите, братья, река быстра,

Впереди пороги, и ночь близка…

Когда она кончила, Дэвид не произнес ни слова, заглядевшись на ее головку. От тщетно пытался оторвать от нее свои глаза, еле сдерживаясь, чтобы не броситься к ней в безумном порыве. Но вот из-под ее пальцев полились другие звуки, и опять — случайно или намеренно? — эта новая песня больно задела его, напомнив ему о слабости его плоти, о преступности его желания — схватить ее в свои объятия. Она не подняла своих глаз и не взглянула на него, когда запела «Ave Maria». Казалось, она совсем позабыла о нем. Медлительные нежные звуки, трепещущие восторгом и любовью, вырывались из самой глубины души.