Пылающий лес

Дэвид молча пожал ему руку; Непапинас наложил чистую повязку, а затем ушел с теми же своими особыми смешками, словно он ловко подшутил над белым человеком, вырвав его своим искусством из когтей смерти.

Между тем на реке шла своя работа. Пение гребцов прекратилось, кто-то низким голосом отдал команду, и, взглянув в окно, Дэвид Увидел, что судно отходит от берега. Он подошел к столу и закурил сигару, предложенную ему женой Сен-Пьера.

Итак, он перестал быть Дэвидом Карриганом, охотником за людьми. Еще несколько дней тому назад ему безумно волновала Кровь эта страшная игра один на один, игра, в которой лицом к лицу Встречались с картами в руках Закон и Преступление. Ставкой была жизнь; ничьей быть не могло: кто-нибудь из двоих должен был проиграть. И если бы кто-нибудь сказал ему тогда, что он скоро встретится с жалким калекой, знавшим Черного Роджера Одемара, то с какой жадностью он стал бы ждать этой встречи! Погрузившись в эти мысли, он взад и вперед ходил по толстым коврам, покрывавшим пол каюты. Он ясно сознавал, что, несмотря ни на какие старания, уже не мог бы вернуть своих прежних волнений, былого увлечения. Нельзя было лгать самому себе. В эту минуту Сен-Пьер куда больше занимал его, чем Роджер Одемар. А жена Сен-Пьера, Мари-Анна…

Его взгляд упал на скомканный платочек, забытый на клавишах пианино. А когда он быстро схватил его, им снова овладело чувство унижения и стыда. Он выпустил из рук платок, словно его начал упрекать голос того великого долга, которому он отдал всю свою жизнь. До сих пор он был чист. И в этом была его высшая гордость. Он ненавидел тех, кто чем-либо запятнал себя. Кто был способен покрыть позором чужое имя, казался ему достойным смерти. А здесь, в святилище этого рая, ему самому пришлось вступить в эту величайшую борьбу всех веков.

Он взглянул на дверь. Расправил грудь так, что затрещали кости, и засмеялся. В конце концов, почему же и не пройти ему через этот огонь, если можно не обжечься? В глубине души он сознавал, что в любви нет греха, даже в такой любви, как его, если только он сумеет затаить ее в себе. Конечно, нельзя вернуть назад то, что он сделал, когда Мари-Анна стояла у окна. Сен-Пьер, вероятно, убил бы его за то, что он коснулся губами ее волос, и он не осудил бы за это Сен-Пьера. Сама же она не почувствовала этой тайной ласки. Никто не знает о ней, никто, кроме него. И он был счастлив этим. Пусть лицо у него горит от стыда, но этот миг останется для него священным.

Он подошел к двери, открыл ее и вышел на солнце. Хорошо было снова почувствовать на лице теплоту солнечного луча и полной грудью вдыхать свежий воздух погожего дня. Судно отвалило от берега и медленно выходило на середину реки. Бэтиз работал огромным рулевым веслом и, к удивлению Дэвида, дружески кивнул ему головой, широкий же рот его расплылся в улыбке.

— Ну, скоро мы с вами и бороться начнем, маленький петушок? — засмеялся он. — Вы будете, мсье, словно куропатка, а я, Конкомбр Бэтиз, словно орел!

В глазах метиса Дэвид ясно заметил предчувствие схватки. Он молча вернулся в каюту и отыскал в своей котомке две пары рукавиц для бокса. Любовно погладил их, словно брата или товарища, чувствуя, как их бархатистая мягкость успокаивает его больше табачного дыма. Бокс был его самой сильной страстью, и где бы он ни был, он никогда не расставался со своими рукавицами. Во многих хижинах и шалашах он учил и белых и индейцев, как пользоваться ими, а теперь на очереди был поджидавший его Конкомбр Бэтиз.

Он вышел на палубу и помахал этими странно выглядевшими рукавицами прямо под носом метиса.

Бэтиз с любопытством взглянул на них.

— Mitaines! Куропаточка греет в них зимою свои коготки? Они неуклюжи, мсье. Я могу сделать лучше рукавицы из оленьей шкуры.

Надев одну рукавицу, Дэвид сжал кулак.

— Видите вы это, Конкомбр Бэтиз? — спросил он. — Ну так знайте, что эти рукавицы не для того, чтобы держать в тепле свои руки. Я надену их, когда буду бороться с вами. В этих рукавицах я выйду против вас и ваших голых кулаков. Зачем? А затем, что я не хочу изуродовать вас, мой друг Бэтиз! Я не хочу разнести вам физиономию, что обязательно случится, если я не надену рукавиц! Ну а потом, когда вы по-настоящему научитесь драться…

Бычья шея Бэтиза, казалось, готова была лопнуть, а глаза чуть не выскочили из орбит; наконец он заревел во всю мочь:

— Что? Вы смеете так говорить с Бэтизом, самым лучшим бойцом во всем краю! Вы разговариваете так со мной, Конкомбром Бэтизом, который справляется с медведем голыми руками, который ломает деревья, который…

Оскорбленный в своем достоинстве, он так и сыпал словами; он прямо задыхался от возмущения и вдруг, взглянув через плечо Карригана, сразу замолчал. Что-то в его взгляде заставило оглянуться и Дэвида. В трех шагах за ним стояла Мари-Анна, и он догадался, что она слышала из каюты весь их разговор. Она кусала губы, и глаза ее смеялись.

— Вы не должны ссориться, дети! — сказала она. — Бэтиз, ты плохо правишь.