Пылающий камень (ч. 2)

Алан не знал, что и делать. Он отобрал у нее гвоздь и уговорил вернуться в дом. Уложив жену на кровать, он прогнал всех служанок, даже леди Хатумод. Лицо Таллии ужасно осунулось, щеки ввалились, глаза запали, через полупрозрачную кожу проступал голубоватый рисунок вен. Она изнуряла себя постом и молитвами, сейчас ее тело больше напоминало скелет, обтянутый кожей, нежели тело молодой женщины.

Как ни странно, у него уже не было сил сердиться. Он чувствовал только опустошающую усталость.

— Таллия, — сказал он таким тоном, каким разговаривала бы тетушка Бел с больным ребенком, отказывающимся есть. — Ты слаба. Поэтому ты останешься в постели, пока не поправишься. И ты каждый день будешь есть хлеб, мясо, кашу и овощи, чтобы снова стать здоровой и сильной.

Она всхлипнула:

— Но тогда Господь перестанет меня любить. Я должна страдать, как когда-то страдал Его любимый сын. Только через страдания мы можем очиститься и приблизиться к Господу. Позволь мне построить часовню. Всевышний любит тех, кто покорен Его воле. А я повинуюсь Ему.

— Я люблю тебя, Таллия, — безнадежно сказал Алан.

Гвоздь в руке казался ему тяжелым, как грех. Он ни в чем ее не винил. Наверное, тогда, в тот единственный раз, ему все только привиделось.

Но она что-то продолжала бормотать о любви Господа, о потоке золотого света, о невесте Его сына, которая будет окружена ореолом святости, дарованной всем истинно верующим. Даже сквозь ароматы лаванды, жимолости и мяты, которые в шелковых мешочках развешивали по комнатам, чтобы отгонять блох, Алан чувствовал запах тела Таллии.

— Ты так и не вымылась, — сказал он и, поднявшись, взял губку и кувшин. Он больше не собирался убеждать и уговаривать ее. — Вытяни руки, пожалуйста.

Не обращая внимания на ее слабые протесты, Алан вымыл ей руки, лицо и шею. В конце концов Таллия замолчала и просто позволила ему делать то, что он сочтет нужным.

Когда он закончил, вода в тазу потемнела от грязи и крови. Алан осмотрел гвоздь, которым его жена проткнула себе ладони, но тот не поведал ему ничего особенного. Гвозди не умеют говорить. Потом Алан посмотрел на Таллию, она в свою очередь уставилась на гвоздь так, словно он держал в руках гадюку. Алан вздохнул и вытащил из-за пазухи неувядающую розу, когда-то подаренную ему Повелительницей Битв. Он поранил шипом палец, и из него обильно потекла кровь.

Таллия тихо плакала, глядя на Алана, а может, и не на него вовсе, а на кровь, гвоздь или розу. Вероятно, она считала все это происками врага рода человеческого или, скорей всего, боялась, что муж выдаст ее тайну и грех.

— Лежи смирно, — скомандовал он, и, как ни странно, она послушалась.

Алан принялся прикладывать лепестки розы к ранам Таллии.

Как только они вышли из фиорда, волны начали швырять корабль вверх и вниз, как щепку. Он стоял на палубе, в одной руке держа опустевший деревянный кубок, а в другой — маленький ящичек. Перед глазами простиралось бескрайнее море.

Его корабль и еще одиннадцать судов направлялись на север, к берегам Джафарина. От племени Хаконин прибыл посыльный сказать, что на Джафарин напали эйка, сожгли дома, увели жителей в плен, а тех, кто сопротивлялся, убили. Но самое ужасное — они украли гнездо. Такое оскорбление не должно остаться безнаказанным, в каком-то смысле эта месть станет для них своего рода испытанием. А если он не сможет защитить тех, кому когда-то поклялся в верной дружбе, его союзники один за другим уплывут на восток, подыскивая более надежного соратника. И вполне возможно, им станет Нокви, вождь Моэрина, связанный с альбанскими колдунами.

Он поворачивается и обращается к жрецу, который держит в руке нечто напоминающее завернутое в ткань копье.

— Вот ты и вернулся из своего путешествия, — произносит Сильная Рука.

— И где, по-твоему, я был?

— На севере и юге, западе и востоке, — отвечает он. — Эту тайну по силам разгадать только мудрецу.