Пылающий камень (ч. 2)

Но Лавастин не был бы самим собой, если бы не его упрямство и решительность.

— Должен. Иметь. Наследника.

Из часовни донесся псалом:

Все вернется на круги своя.

«В тот день, — сказал Господь, —

Мы разрушим ваши колесницы и поразим коней.

Мы сокрушим города и снесем крепости.

Мы уничтожим всех колдунов,

Ни один прорицатель не будет ступать по земле,

Предрекая будущее.

Мы уничтожим все, что создано вами

Мы отомстим всем народам, что не покорны нам».

Алан не мог позволить Лавастину уйти без надежды.

— Она беременна, — прошептал он очень тихо, чтобы кроме него этих слов не слышал никто. Потом он еще раз повторил: — Таллия беременна.

Ему показалось, что в глазах Лавастина промелькнула улыбка радости.

Господь простит его ложь. Ведь он всего лишь хотел сделать отца счастливым в последние минуты жизни.

— У нас скоро будет ребенок, отец, — продолжил он. Когда эти слова слетели с губ, Алану стало легче. — У тебя будет наследник, как ты хотел.

«Дети Саи, вы мечом прогоните врагов ваших

И восстановите из руин то, что было попрано,

И ненавидящие вас будут повержены».

— Хорошо… мой… сын.

Лавастин произнес последние слова и испустил дух. Его глаза потускнели, превратившись в драгоценные сапфиры Все было кончено. Кто знает, может, его душа уже летит вместе с душой верного Ужаса, и Лавастин ждал только тех слов, которые сказал ему Алан.

Голоса в часовне замолкли, и воцарилась оглушительная тишина.

Алан горько зарыдал. Его слезы текли по каменной руке Лавастина. Собаки зарычали, но позволили слугам подойти. Один из них приложил ладонь к губам графа.

— Господь милостив, — произнес он. — Граф покинул нас. Алан схватил свечу и поднес ее к губам отца. Пламя едва заметно шевельнулось.

— Он еще жив! — вскричал Алан. Слуга осторожно отобрал у него свечу, и Алан упал на колени рядом с кроватью: — Господи! Исцели отца моего! Спаси его!

— Милорд Алан. Пойдемте. Граф уже не с нами. Он ушел в Покои Света.

— Но пламя шевельнулось! Я же видел! Он еще дышит!

— Это было ваше дыхание, милорд. Граф Лавастин умер.

Алан снова начал молиться:

— Господи! На все воля Твоя! Спаси отца моего. Не допусти, чтобы Твой верный слуга умер. Дай мне знак!

Гобелен на стене дрогнул, словно его шевельнул порыв ветра, хотя все окна была наглухо закрыты на зиму. И снова дрогнул, как будто до него дотронулась чья-то невидимая рука, и все стихло. Сквозь слезы Алан посмотрел на гобелен: принц со свитой ехал через темный лес. На его щите изображена красная роза…

… А за ним, чуть отставая от лошади, по дороге бежали три черные гончие — и почему он раньше не видел их? Алан шагнул вперед и оказался на дороге, до него доносились лай собак и стук копыт. Видя, что с ним ничего не происходит, он решился подойти ближе к принцу, и, к его удивлению, перед ним оказалась женщина, одетая в мужскую одежду. Ее плащ скрепляла такая же красная роза, что и на щите, но эта брошь была сделана из драгоценных камней. Он не мог вспомнить, какой же благородный дом избрал своим символом красную розу. Женщина повернулась и, нисколько не удивившись присутствию Алана, спросила:

— Как дитя?

Но его вдруг ослепил свет факела, и вот Алан уже не в лесу, а на палубе корабля, качающейся под ногами. Издалека он слышит шум сражения и видит тени, направляющиеся к дому, построенному два поколения назад вождем племени Наммс Дейл.

Кто-то опередил его.

В борт корабля утыкается нос лодки, и на палубе появляется разведчик — Девятый Сын Двенадцатого Колена.

— Это племя Моэрин, — докладывает он. — Девятнадцать кораблей. Они прибыли возобновить войну с племенем Наммс Дейл.

— Сейчас вождь племени Горький Язык? — спрашивает Сильная Рука, глядя на озаренную факелами долину.