Пылающий берег

День подходил к концу, вечерний сумрак наполнил хижину, когда Шаса вдруг заплакал требовательно и сердито. Лотар прервал свой рассказ.

— Он голодный.

— Я покормлю его, если вы оставите нас ненадолго, минхерц.

— Не покормите, — покачал головой Лотар. — У вас пропало молоко.

Известие повергло Сантен в шок. Она безмолвно смотрела на Лотара. Целый вихрь мыслей пронесся в голове. Увлеченная его рассказом и погрузившаяся в свои переживания, до этого мгновения она не успела даже подумать о том, что, кроме нее, в лагере нет женщин, что в течение шести суток за ней, абсолютно беспомощной, кто-то ухаживал, мыл, перебинтовывал раны, менял белье и кормил. Слова Лотара, произнесенные с какой-то будничной прямолинейностью, вернули ее в реальность, в эту хижину. Пока Сантен смотрела на него, чувствовала, как краска стыда заливает ей лицо. Щеки запылали, когда она представила, что эти тонкие пальцы касались мест, которых до этого касался лишь один-единственный мужчина. Захотелось спрятаться при мысли, что довелось увидеть желтым пронзительным глазам незнакомца.

Сантен сгорала от смущения, а потом — невероятно, но это было так — ее обуяло дикое и бесстыдное возбуждение, от которого перехватило дыхание. Опустив глаза, она отвернулась, чтобы Лотар не увидел ее пунцовых щек.

А тот, казалось, совсем не замечал ни смущения, ни заалевших щек.

— Ну, давай, солдат, покажем маме, что мы теперь умеем делать, — произнес он, сажая Шаса к себе на колени и протягивая малышу ложку с едой.

— Ам, ам, — зачмокал губами малыш, открывая широко рот навстречу каждой протянутой ложке.

— Вы ему нравитесь.

— Ну да, мы с ним друзья, — признался Лотар, вытирая влажной салфеткой размазанную по всему лицу Шаса кашу.

— Вы умеете хорошо обращаться с детьми, — прошептала Сантен, заметив в золотистых глазах тень глубоко затаенной боли.

— Однажды у меня был сын, — сказал Лотар, усадив Шаса с ней на кровать, забрал грязную ложку и пустой котелок и направился к выходу.

— Где сейчас ваш сын? — мягко спросила она. Помедлив секунду в проходе, он обернулся и тихо ответил:

— Мой сын умер.

Сантен страстно нуждалась в любви. Она так жутко изголодалась по ней в одиночестве, что, казалось, этот голод невозможно утолить даже теми продолжительными, неспешными беседами под тентом рядом с фургоном, когда они болтали, уложив Шаса между собой, в течение всех самых жарких часов томительного африканского дня.

Больше всего говорили о вещах, особенно увлекавших ее, — о музыке и книгах. Хотя Лотар предпочитал Гете Виктору Гюго, а Вагнера Верди, эти различия делали их споры еще более оживленными и нравились обоим. Сантен поняла, что его знания и образованность намного превосходили ее собственные, но странным образом не обижалась. Это просто подстегивало и заставляло вслушиваться еще внимательнее. Голос у него был восхитительный: после пощелкиваний и присвистов языка бушменов Сантен могла подолгу слушать его мелодику и ритм и думать, что этот язык и этот голос и есть сама музыка.

— Спойте нам! — попросила она, когда исчерпали очередную тему. — И Шаса, и я требуем этого.

— Ваш покорный слуга, конечно! — улыбнулся Лотар, насмешливо кланяясь, а потом долго пел им.

«Забери цыпленка, а курица сама за тобой». Сантен вспомнила поговорку, которую любила повторять Анна. Когда она наблюдала, как Лотар катает на плечах Шаса, расхаживая с ним по лагерю, то поняла смысл этого простого изречения, ибо не только глазами, но и сердцем следила за ними!

Поначалу ее пронизывала боль от обиды, когда Шаса бросался навстречу Лотару с криками «Па! Па!». Это обращение должно было принадлежать одному Мишелю, и никому другому. А потом, с сжавшимся сердцем вспоминала, что Мишель лежит на кладбище в Морт Омм.

И стала улыбаться. Первые попытки Шаса пойти самостоятельно заканчивались плачевно, он неизменно шлепался на землю, а после этого с ревом полз к Лотару, ища утешения. Именно нежность и мягкость Лотара по отношению к сыну распаляли ее собственные нежные чувства к нему и толкали к этому человеку, под красивой внешностью которого она успела разглядеть характер твердый и даже жестокий. Сантен не могла не заметить, с каким страхом и подобострастием относились к нему его люди, которым и жестокости, и суровости самим было не занимать.

Лишь однажды ей пришлось быть свидетельницей холодной и убийственной ярости Лотара, которая напугала ее ничуть не меньше, чем того человека, на которого была обращена. Варк Яан, сморщенный желтый готтентот, без всякого злого умысла и в полном неведении надел на охотничью лошадь Лотара седло, которое было ей маловато, и растер бедному животному кожу на спине чуть не до кости. Ударом кулака по голове Лотар сбил Варк Яана с ног и исполосовал ему спину, сорвав клочья рубашки и кожи своей страшной плетью — пятифунтовым кнутом, сделанным из полосок шкуры гиппопотама, и оставил беднягу лежать на земле без сознания в луже крови.