Пылающий берег

За ближайшим горным утесом он увидел стадо зебр. Спрятавшись за лошадью, как за ширмой, Лотар сумел приблизиться на расстояние выстрела и приглядел кобылицу с маленьким жеребенком. Попал в голову с первого выстрела. Когда подобрался к убитой зебре, испуганный жеребенок отбежал всего на несколько шагов, а потом стал кружить возле матери.

— Прости, дружище.

У осиротевшего малыша не было ни одного шанса выжить: пуля, которую Лотар всадил в маленькую голову, сделала его смерть милосердно легкой.

Склонившись возле мертвой кобылицы, он высвободил черное раздутое вымя из-под задних ног. Удалось надоить половину фляжки теплого молока, которое было желтым от жира и больше походило на сливки. Лотар разбавил его таким же количеством теплой воды, а затем сложил оторванный от рубашки кусочек ткани и смочил ее в получившейся смеси.

Мальчик брыкался и пинался, отворачивая голову, но Лотар терпеливо пытался влить ему в рот хоть каплю молока.

— Это пока что единственное блюдо в нашем с тобой меню.

И тот вдруг понял, что от него требуется, и стал ловить губами стекавшую с ткани белую струйку. Молоко бежало по подбородку, но что-то попадало и в горло; он начинал нетерпеливо орать каждый раз, когда Лотар заново смачивал тряпочку.

В ту ночь они спали вместе. Лотар проснулся еще до рассвета, разбуженный требовательным голодным ревом. Накормил малыша оставшимся с вечера молоком зебры, а потом нагрел на костре кувшин воды и вымыл.

Солнце уже взошло. И он отпустил ребенка на траву. Едва тот очутился на земле, как устремился ползком к лошадям, звонко смеясь от восторга.

В груди у Лотара сжалось. Взяв мальчика на руки, как это бывало с его собственным сынишкой, усадил на спину лошади. Восторгу не было конца. Юный жокей молотил маленькими ножками по бокам лошади, заливаясь радостным смехом, так что та повернула морду, прядая ушами.

— Мы сделаем из тебя наездника, прежде чем ты научишься ходить, малыш, — улыбнулся вдруг с нежностью Лотар.

Но когда подошел к носилкам и попробовал осторожно разбудить Сантен, выражение лица стало тревожным и обеспокоенным. Сантен все еще была без сознания, а когда он приподнял шинель, чтобы осмотреть ногу, голова девушки заметалась по шкуре. Нога посинела и распухла, а вокруг шва запеклась кровь.

— О, Господи, какой ужас, — прошептал Лотар и начал искать выше по бедру следы гангрены, но ничего не обнаружил.

И все-таки его ожидало маленькое неприятное открытие: Сантен нуждалась теперь в таком же уходе, что и ее сынишка.

Быстро раздеть девушку не составило никакого труда, ибо ничего, кроме накидки на шкуры и коротенькой парусиновой юбки, на ней не было. Глядя на нагое тело, Лотар постарался остаться совсем равнодушным и просто выполнить необходимые обязанности по уходу за больной, однако сделать это оказалось выше сил.

До настоящего момента все его представления о женской красоте зиждились на уверенности, что мягкие округлые формы матери, а затем и жены Амелии, вполне в стиле Рубенса, неотразимы. Теперь они разом перевернулись. Женщина, лежавшая перед ним, была худой, как породистая гончая, с впалым животом, под тонкой кожей которого просвечивали крепкие мускулы. Ее кожа, даже там, где не коснулись лучи солнца, была цвета густых сливок, а не белой, как молоко. Волосы на теле не светлые и пушистые, но густые, темные и курчавые. Никаких ямочек на длинных стройных ногах не видно, пальцы не проваливались в привычные обильные телеса, а гладили выносливое, загоревшее под солнцем пустыни тело, шелковистое, как отполированный тик.

Лотар силился не думать об этом, пока с невероятной осторожностью переворачивал Сантен на живот, но когда увидел ее круглые, крепкие и белые ягодицы, похожие на два чудесных страусиных яйца, внутри у него заныло, всего затрясло, будто в лихорадке. И уже не помнил, как закончил мыть девушку.

Никакого отвращения при этом не почувствовал, это было так же естественно, как и мытье ребенка. Снова завернул Сантен в шинель и присел возле нее на корточках, чтобы до мельчайших подробностей рассмотреть лицо.

И опять оказалось, что черты ее лица никак не соответствовали его представлениям о женской красоте. Эта шапка густых, курчавых темных волос живо напомнила ему африканок; черные брови вздымались слишком круто, подбородок упрямо задирался. Вообще в этом лице столько решительного своеволия, что невозможно сравнивать с мягкой уступчивостью всех знакомых ему прежде женщин. И хотя сейчас лицо Сантен было расслаблено, Лотар все равно читал на нем следы и отметины невероятных страданий и перенесенных мук, возможно, таких же, как его собственные. Легким движением коснувшись смуглой теплой щеки, он ощутил какую-то непостижимо фатальную близость к этой женщине, словно так было предназначено судьбой с того самого мига, когда мельком увидел ее много месяцев тому назад. Он резко замотал головой, раздражаясь от своей минутной слабости и нелепой сентиментальности.