Пылающий берег

Она попробовала нанизать камни на жилку и немедленно столкнулась с массой новых проблем. Всего один или два оказались достаточно податливыми, чтобы в них можно было без особых усилий проделать костяным буравчиком отверстия. Другие были либо слишком хрупкими и трескались, либо такими твердыми, что вообще никак не сверлились. Это в особенности касалось бесцветного прозрачного камня, который сопротивлялся любым попыткам Сантен просверлить в нем дырку. После того как она сломала несколько костяных буравчиков, на нем не осталось и следа.

Сантен обратилась за помощью к О-хва. Как только он понял, над чем трудится девушка, то принялся за дело с нескрываемым энтузиазмом. Они испробовали дюжину вариантов и после нескольких неудач придумали наконец, как приклеивать к жгуту из сансевьеры камни потверже с помощью смолы акации. И пока Сантен прилаживала их один за другим, она чуть не свела О-хва с ума, когда то и дело начинала придираться к жгуту.

— Этот слишком толстый. А этот недостаточно прочный.

Но О-хва, который и сам работал над своим оружием или инструментами с невероятной тщательностью, воспринимал замечания с полной серьезностью.

В конце концов отрезав кусок ткани с полотняной юбки Сантен, они вытянули из него несколько нитей и переплели их с жгутиками растения; только тогда получилась топкая и крепкая жилка, удовлетворившая их обоих.

Когда ожерелье было закончено, радости О-хва не было предела, он был счастлив так, словно зарождение и выполнение замысла принадлежало ему одному целиком и полностью. Между тем получилось больше, чем просто нитка на шею, это было украшение, сотканное из драгоценных камней и висевшее на груди, подобно удивительной мозаике с крупным кристаллом посередине, который окружали радужный агат, сердолик и берил. Сантен была довольна.

— Получилось даже лучше, чем я предполагала, — сказала она О-хва, заговорив почему-то по-французски и разглядывая ожерелье, повернув его к свету. — Это, конечно, не Картье, — Сантен вспомнила свадебный подарок отца матери, который он позволял ей примеривать на день рождения, — но совсем не плохо для первой попытки дикарки в пустыни!

Они преподнесли подарок в торжественной обстановке. Х-ани сияла, словно маленькая желтенькая ящерка, пока Сантен благодарила ее за то, что она была замечательной бабушкой и повитухой, но когда надела ожерелье на шею, показалось, что оно слишком большое и тяжелое для хрупкого сморщенного тела.

— Ну, старый, ты так гордишься этим своим ножом, но он просто ничто по сравнению вот с этим, — улыбаясь, сказала Х-ани и любовно погладила украшение. — Вот это настоящий подарок. Ты только посмотри! Теперь у меня на шее светит луна со звездами вокруг нее!

Бушменка носила его не снимая. Оно ударялось о грудную клетку, когда она наклонялась, чтобы собрать орехи или фрукты с земли. И когда Х-ани суетилась над костром, приготавливая пищу, оно болталось между двумя пустыми мешочками грудей. Даже по ночам, когда она спала, спрятав голову у себя на плече, ожерелье сияло на груди. Выглядывая из своей хижины, Сантен видела это, но ей почему-то казалось, что своим весом оно тянет старенькое тело к земле.

Когда Сантен закончила работу над ожерельем и ее силы полностью восстановились после рождения ребенка, дни стали казаться слишком длинными, а скалистые утесы, окружавшие долину, походили на высокие стены тюрьмы, не пускавшие на свободу.

Каждодневные заботы были теперь не велики. Шаса спал на коленях или был привязан к спине, пока она собирала орехи в роще или помогала Х-ани приносить хворост для костра.

На нее стали находить приступы жесточайшей депрессии, когда даже невинная болтовня Х-ани начинала раздражать, и она уходила куда-нибудь одна со своим малышом. Хотя он спал крепким и здоровым сном, Сантен все равно рассказывала ему что-то по-французски или по-английски. Говорила сыну о его отце и своем доме, об Облаке и Анне, о генерале Кортни. Эти имена и все воспоминания наводили на Сантен нестерпимую тоску, погружая в пучину меланхолии.

Иногда по ночам, когда не могла уснуть, Сантен лежала и вслушивалась в музыку, что звучала у нее в голове, — то были арии из «Аиды» или песни крестьян у них в Морт Омм во время сбора винограда.

Так проходили месяцы, один сезон в пустыне сменялся другим. Деревья могонго расцветали и давали новые плоды. Шаса однажды приподнялся на ручках и коленках и ко всеобщему восторгу пополз по траве, отправившись в свою первую экспедицию по долине. Однако и настроение у Сантен менялось теперь резче, чем любая погода и время года. Радость от игр с Шаса и общения со стариками переходила в глубокую тоску, и она чувствовала себя пленницей в этой долине.

— Они пришли сюда, чтобы здесь умереть, — поняла Сантен, заметив наконец, что двое стариков бушменов никуда больше не торопились, погруженные в заботы каждого дня. — Но я не хочу умирать, я хочу жить, жить!

Х-ани пристально наблюдала за ней, пока однажды не поняла, что пора, и тогда заговорила с О-хва:

— Завтра Нэм Чайлд и я уйдем из долины.