Пыль Снов

Должно быть, в то утро он пробудился от миазмов своей смертности, истощенный и слабый. Он, наверное, смотрел на туманы, окутавшие низкие холмы и луга между полями, и нес в руках тишину, и тишина была в его сердце. Мы уходим. Все, что было легким, становится пыткой, и лишь разум остается незамутненным, остается пленником в ловушке стареющего тела. Пусть утро обещало теплый день, холодная тьма ночи оставалась в его душе.

Трое его сыновей вступили в армию и где-то сражались. Шли слухи о каком-то мятеже; старик мало что об этом знал, а беспокоился еще меньше. Вот только сыночков его нет рядом… Прихрамывая от боли, он подвел мула к хлипкому фургону. Он мог бы выбрать привычную тележку, но единственный годный мул — остальные успели состариться и заболеть — отличался длинными ногами, запрячь его в небольшое ярмо тележки было трудно.

Приготовления и загрузка фургона заняли все утро, пусть полуслепая жена и помогала ему. Когда он тронулся в путь, погоняя животное, туманы выгорели и встало солнце, яркое и мощное. Каменистая тропа, ведшая к перекрестку дорог, больше подходила для тачки, нежели для фургона, так что продвигался он медленно; когда повозка въехала на насыпь, солнечные лучи почти ослепили фермера.

В тот самый день гражданская война вспыхнула в гнезде диких пчел, таившемся среди кучи камней у обочины. За несколько мгновений до прибытия фермера улей загудел.

Задыхающийся старик услышал также и стук копыт быстро несущегося всадника; но дорога была широкой — ведь ее построили для передвижения армий к границе — и он не особенно обеспокоился стуком копыт. Да, всадник поистине торопился. Похоже, это гонец из гарнизона, несущий дурные вести — ведь все военные новости дурны, на вкус крестьянина. Он вспомнил о судьбе сыновей… и тут рой поднялся с обочины и буйной тучей облепил мула. Животное запаниковало и с воплем рванулось вперед. Такова была сила его страха, что старика выбросило с передка, он выронил поводья. Фургон накренился и сбросил человека на сторону. Старик приземлился в облаке пыли и диких пчел.

Всадник, успевший сменить со дня бегства из города третью лошадь, подоспел именно в этот момент. Инстинкт и умение помогли ему обогнуть фургон и мула, но внезапное появление фермера было столь быстрым, что ни он, ни его лошадь не успели среагировать. Животное споткнулось, упало на грудь; седока бросило вперед.

Дядя Абрастали снял в тот день шлем — ведь стояла сильная жара. Шли долгие дебаты, спас бы его шлем, оставайся он на голове… Абрасталь верила именно в это. Но, так или иначе, у него была сломана шея.

Она изучала происшествие с почти фанатическим усердием. Ее агенты ездили в тот удаленный уголок королевства. Беседовали с сыновьями, родичами и даже с самим стариком — ему удалось каким-то чудом выжить, хотя здоровье совсем пошатнулось. Агенты составили схему и точный список последовательности событий.

Вовсе не участь дядюшки ее заботила. Он был дураком. Нет, ее восхищало и тревожило совпадение случайностей, способных за мгновение забрать человеческую жизнь. На одном примере Абрасталь уяснила, что такие узоры случая возможны везде, что практически любая неожиданная смерть обязана им.

Люди говорят о невезении. Неудаче. Твердят о буйных духах и злопамятных богах. А иные упоминают наиболее ужасную из истин: что мир и жизнь в нем — всего лишь слепое столкновение случайных событий. Причины и следствия только документируют абсурдность происходящего, и даже боги совершено беспомощны.

Иные истины могут преследовать нас злее и беспощаднее привидений. Иные истины выкрикиваются ртом, широко раскрытым от ужаса.

Она чуть не упала, выходя из шатра; стражники и помощники толпились вокруг и не было времени для раздумий, для мыслей о навязчивом прошлом. Был лишь нынешний миг, алый словно кровь в глазах, громкий как вой, что мечется в темнице черепа.

Дочь нашла ее. Фелаш, потерявшаяся где-то в сердце морского шторма, заключила сделку с богом и он, не успел вой ветра заглушить слабые крики тонущих матросов, открыл путь. Древний, ужасный, грубый как изнасилование. Сквозь слезы Абрасталь узрела круглое лицо четырнадцатой дочери, словно поднимающееся из неизмеримых глубин; Абрасталь вкусила соль моря, ощутила леденящий холод его вечного голода.

«Мать. Вспомни рассказ о гибели твоего дяди. Фургон ползет, качается голова мула. Гром вдалеке. Вспомни этот рассказ, ведь ты передавала его мне, ты переживала его каждый день. Мать, дорожная насыпь — это Пустоши. Я слышу гудение роя, я слышу!»

Старшие Боги — неохотные и небрежные оракулы. В хватке такой силы ни один из смертных не может говорить свободно. Ясность отвержена, точность презрена. Получаются лишь искаженные слова и скомканные образы. Только в одном можно быть уверенным: вас пытаются обмануть.

Но Фелаш была самой умной из возлюбленных дочерей. И Абрасталь поняла. Приняла предостережение.