Пыль Снов (ЛП)

Вытирая глаза, Тартенал залез в провал и начал разбрасывать куски земли и кости.

Через некоторое время Харлест услышал скрежет сдвигаемых камней и подошел ближе к краю. — Отлично, ты ее нашел. Теперь засунь руки под край и столкни ее. Давай, напрягай спину.

Харлест всего лишь развлекался, а потому был немало удивлен, когда тупоголовый великан действительно смог поднять громадную глыбу камня, столкнуть к стенке могилы. Погребенное в саркофаге тело когда-то не уступало в объеме самому Аблале, но давно успело обратиться в прах; в гробнице остались лишь оружие и доспехи.

— Дух говорит, что знает имя доспехов, — крикнул Харлест. — Даже палица имеет имя. Первые Герои любили производить впечатление. Вот этот Теломен был славен в одном из пограничных регионов Первой Империи — том самом, откуда прибыли первые летерийцы. Воинственный ублюдок. Его имя забыто, и лучше пусть таковым и остается. Бери доспехи, бери палицу.

— Воняет, — пожаловался Аблала Сани.

— Драконья чешуя иногда воняет, ведь на ней есть железы, особенно на шее и боках. Вот эта именно оттуда и взята. Дракон был первенцем Алькенда. Доспехи зовутся Дра Элк’элайнт — что на теломенском должно означать «убил дракона Дрэлка». Он воспользовался палицей, ее имя Рилк, что на теломенском значит «круши» или «лупи». Или что-то такое.

— Не нужна мне эта дрянь, — сказал Аблала. — Не знаю как пользоваться палицей.

Харлест изучал сломанный ноготь. — Не бойся — Рилк сама знает, как ей пользоваться. Давай, вытаскивай всё это наверх, одевай доспехи. Наклоняй спину.

Сначала Аблала взял палицу. Длинная рукоять сделана из прочной, слегка кривоватой кости или рога, за протекшие века отполирована до янтарного блеска. На конце небрежно вделанное бронзовое кольцо. Голова напоминает четыре слепленные вместе луковицы. Металл темно-синий, мерцающий.

— Металл, упавший с неба, — сказал Харлест. — Тверже железа. Ты без труда ее держишь, Аблаа, а вот я вряд ли поднял бы. Рилк довольна.

Аблала, кривясь, склонился снова.

Доспехи состояли из наплечников, грудной и спинной пластин. Толстый пояс удерживал наборную юбку; чешуи меньшего размера прикрывали бедра, на коленных пластинах торчали устрашающего вида шипы, сделанные из кончиков когтей. Согнутые чешуи защищали голени. Имелись тут и подобного же вида наручи, а также усеянные кусочками кости рукавицы.

Время оказалось посрамленным — чешуи остались прочными, кожа и кишечные жгуты привязей выглядели как новые. Доспехи весили, вероятно, не меньше взрослого человека.

Последним Аблала вытащил шлем. Сотни кусков кости — наверное, из челюстей и черепа дракона — были просверлены и собраны в подобие черепной коробки; искусно сделанный «хвост омара» прикрывал затылок. Шлем имел зловещий, наводящий ужас вид.

— Вылезай. Будем тебя одевать как подобает.

— Не хочу.

— Лучше останешься в яме?

— Да.

— Ну, так не пойдет. Дух настаивает.

— Я больше не люблю Старого Горба. Я рад, что убил его.

— Он тоже.

— Тогда я передумал. Не рад. Лучше бы он жил вечно.

— Тогда тут стоял и болтал бы он, а не ты. Тебе не выиграть, Аблала Сани. Дух желает, чтобы ты надел эту штуку и взял дубину. Шлем пока можешь оставить, его лучше в городе не одевать.

— И куда я пойду?

— В Пустоши.

— Даже название мне не нравится.

— У тебя очень важная задача, Аблала Сани. Подозреваю, она тебе может понравиться. Нет, точно понравится. Лезь сюда, я тебе все расскажу, пока одеваем доспехи.

— Расскажи сейчас.

— Нет. Это тайна, пока ты внизу.

— Ты мне расскажешь, если я вылезу?

— И наденешь доспехи. Да.

— Люблю, когда мне рассказывают тайны.

— Знаю, — сказал Харлест.

— Ладно.

— Чудно.

Харлест огляделся. Может, вправду следует пойти к Селаш. Когда ночь настанет. В прошлый раз он вышел днем, и толпа мелких сорванцов кидала в него камни. Куда катится мир? Ну, будь он в лучшей форме, побежал бы за ними, отрывая руки и ноги. Никогда больше не смеялись и не дразнились бы, верно?

Детям нужны уроки, да, нужны. Когда он был ребенком…

* * *

Брюс Беддикт отпустил офицеров, а потом и вестовых; подождал, пока они покинут шатер, и присел на раскладной стул. Склонился, уставился на руки. Они были холодными, как всегда со дня возвращения, словно воспоминания о ледяной воде и яростном давлении все еще преследовали его. Смотреть в лица жаждущих дела офицеров становится все труднее — в нем что-то растет, какое-то абстрактное горе, раздвигающее пропасть между ним и всеми людьми.