Пути за пределы эго

Технологии, ценности, мировоззренческие установки, поощряемые наукой, во многих отношениях оказались чрезвычайно полезными, но одновременно породили проблемы, лежащие в основе современных культурных, мировых и религиозных кризисов. Опасные последствия передовых технологий вроде ядерного оружия очевидны, тогда как опасность, исходящая от некоторых научных ценностей и философий, менее заметна. Рассмотрим сциентизм и его философию логического позитивизма. Их суть состоит в том, что значимо только то знание, которое получено посредством наблюдения и измерения в рамках научных и технологических методов. В результате мы сильно ограничиваем представления о себе и своем мире, недооценивая или редуцируя к эпифеноменам биологического существования те измерения жизни, которые трудно уловить и выразить в научных понятиях. По определению Хьюстона Смита, высшие измерения — «ценности, жизненные смыслы, цели и качества — проскальзывают сквозь науку, как вода протекает сквозь рыбацкую сеть».

Нобелевский лауреат Альфред Норт Уайтхед отметил, что, кроме всего прочего, «такая позиция со стороны ученых является чистым блефом». В конце концов, если кто-нибудь утверждает, что только наука может предоставить значимые данные, это позволяет спросить: «Как вы это докажете научным образом?» Ответ: «Никак».

Однако, даже будучи блефом, эта позиция долгое время пользовалась успехом, сводя, по словам Уайтхеда, наше представление о природе до «тусклой, беззвучной, безвкусной и бесцветной картины только лишь беспорядочного движения материй, бесконечного и бессмысленного». В таком представлении не было места ни смыслу, ни цели, ни разуму, ни духу. В результате возникло то, что Льюис Мэмфорд назвал «дисквалифицированной вселенной», а социолог Макс Вебер — «расколдовыванием мира» («the disenchantment of the world»).

Конечно, люди тоже были развенчаны. Со времен философа XVII века Томаса Гоббса все больше распространялось понимание человека как усложненной машины. Различные варианты этой точки зрения в XX веке изображают нас, например, то «стимульно-реактивными машинами», как у бихевиористов, то «глупыми компьютерами», как у сторонников искуственного интеллекта, и даже, как это описывают социобиологи, «всего лишь средством ДНК для производства большего количества ДНК» или «машинами для выживания — автоматическими приборами, слепо запрограммированными для хранения индивидуальных молекул, именуемых генами». Нет необходимости говорить, что сходным образом принижался разум и среди социобиологов (например, он рассматривался как простой «эпифеномен нейронных механизмов мозга».

Отсюда, конечно, следует, что трансцендентные и религиозные переживания были отвергнуты как, например, проекции нереализованных розможностей (Фейербах), выражение инфантильных желаний (Фрейд) или симптомы медицинских нарушений. Удачно назвав эту позицию медицинским материализмом, Уильям Джеймс писал:

Медицинский материализм покончил со св.Павлом, назвав его видение по пути в Дамаск результатом повреждения затылочной части коры головного мозга, а его самого эпилептиком. Св.Терезу ниспровергают как истеричку, а св.Франциска Ассизского — как наследственного дегенерата.

Медицинский материализм все еще пребывает в добром здравии. Достаточно вспомнить недавнее предположение Нобелевского лауреата Фрэнсиса Крика, что вера в существование Бога может быть обусловлена существованием опасных мутировавших молекул, которые он назвал теотоксинами.

Таким образом, наряду с огромными достижениями, наука и технология формируют такие мировоззренческие установки, которые принижают нас и лишают очарования наши взгляды на мир, на человечество, сознание и трансперсональный опыт. И все же во второй половине XX века наблюдается поворот, при котором казалось бы необходимая связь между наукой и лишенным ею очарования миром разрывается как по философским, так и по научным причинам.

С философской точки зрения была обнаружена несостоятельность двух сильнейших сторонников «расколдовывания» мира, а именно сциентизма и логического позитивизма. Плюс к этому, философские направления постмодернизма и конструктивизма заставили нас признать, что наша интерпретация происходящего и наше мировоззрение обусловливаются и конструируются социальными факторами, такими, как язык, история, раса, род, социальная прослойка, доминирующая в культуре идеология. Таким образом, мировоззрение — это не только описание «действительного положения вещей», но и конструирование или проецирование. Следовательно, лишенное иллюзий мировоззрение, которое столь часто считалось логически вытекающим из науки, может рассматриваться как до не которой степени культурно обусловленный выбор. По существу, это лишь один из нескольких возможных вариантов мировоззрения, совместимый с наукой, но не доказываемый и не предписываемый ею.