Пути в незнаемое

И, чтобы случайно не ударить этого человека, он торопливо оттолкнул его и прошел в автобус. Изумленно глядя Ладогину в спину, корреспондент спросил:

— Он что? Того?..

— Иногда, знаешь ли, все мы того, — скрипучим голосом ответил Ярослав. — Поехали!..

Ладогин безотрывно смотрел в окно на степь и на небо, потому что за окном, кроме степи и неба, ничего и не было. Только в одном месте равнину пересекал размеренный строй опор электропередачи. Строй медленно поворачивался, опоры как бы подтягивались одна к другой, на какой-то момент ближняя к дороге заслонила все остальные, но вот они снова разомкнулись и стали расходиться в другую сторону — все шире, шире, так, что показалось, будто это не автобус бежит, а вращается сама степь. Земля. В другую минуту, а может быть, как раз не в другую, но другой человек мог бы горько задуматься о том, зачем от вольного простора, с надежной тверди рваться в зябкую пустыню неба, однако Ладогин, Владимир Константинович Ладогин, полковник Ладогин, летчик, а до того курсант, а еще до того авиационный моторист, Ладогин сам, сколько помнил себя, карабкался вверх, к этой сини, там, выше, переходящей в черноту, и вокруг него всегда были другие такие же, как он. И так как карабкаться было трудно, некоторые срывались и падали, срывались, падали и разбивались и только тогда навеки соединялись с Землей…

Леню Слепова, ведущего левой винтомоторной группы, хоронили зимой сорок четвертого года на кладбище в Казани. Всю ночь оттаивали паяльными лампами мерзлоту и долбили ломом грунт, а утром хоронили. Кроме бригады возле могилы был лишь Сергей Павлович. Скинув шапки, помолчали возле дюралевой пирамидки с солдатской звездой. Борода оделил товарищей водкой, по очереди плеснув каждому на дно эмалированной кружки. Королев от водки отказался. Идя с Ладогиным к кладбищенским воротам, Сергей Павлович сказал:

— Вот, Володя… Никогда ничего не откладывай на будущее… Ведь мы были со Слеповым давно знакомы. Все хотелось поговорить, вспомнить. Да как-то вроде бы не к месту. А теперь поздно…

— Давление в БО падает! Падает давление в бытовом отсеке! — снова прозвучал голос Бортинженера. Это кто-то из журналистов включил магнитофонную запись.

— «Заря»! «Заря», не слышу вас! — недовольно сказал Командир. — Какие будут рекомендации? — И, не дождавшись ответа, озабоченно спросил Бортинженера: — Ну что там?

— Похоже, остаточный импульс. Не метеорит же. В БО ноль… Вакуум…

— «Заря»! «Заря»!..

— Да не слышат они нас! — досадливо сказал Бортинженер. — Вот и поработали в космосе…

— Спокойно! — сказал Командир. — А закруточка-то солидная…

7

Так и не восстановив связь, они прошли сквозь ночь и снова вышли на дневную сторону планеты. Резкий солнечный луч вспышкой пробивал иллюминатор справа от Бортинженера и сек тесное пространство корабля — сверху вниз, сверху вниз, будто острая стрелка обегала часовой циферблат. Нужно было во что бы то ни стало остановить этот луч, эту неумолимую стрелку, сориентировать корабль, прекратить вращение. С того момента как на пульте космонавта вспыхнул аварийный транспарант, смысл полета переменился совершенно. Теперь единственной его целью оставалось спасение экипажа. Причем все, что полагалось сделать для спасения заранее, а вернее, все предвидимое, было учтено на Земле, учтено и заложено в железную память машины — так, чтобы в случае необходимости машина сама разъяла себя на части, высвободив спускаемый аппарат корабля, уронив его, как в сказке настигнутая соколом утка роняет заветное яйцо, а в яйце игла, а на кончике ее жизнь или смерть. От космонавтов в этой ситуации требовалось лишь одно: выжить.

Командира, когда он готовился к первому старту, журналисты пытали, сталкивался ли он раньше в своей летной практике с опасными крайностями — отказом двигателей, потерей управления, вынужденными посадками. Он ответил, что, слава богу, нет, не сталкивался, про себя подумав, что если б хоть разок столкнулся, так, пожалуй, и не сидел бы в мягком кресле, попивая боржоми, не беседовал с корреспондентами. Как всякий летчик, он знал, что самолеты время от времени падают, обязанность знать это входила в неписаный кодекс его профессии. Но он знал и другое. Авиационная катастрофа — редкость, чрезвычайное происшествие. И не только потому, что самолеты находятся, как принято говорить, в надежных руках, а еще и по той причине, что в надежные руки они попадают многократно испытанными, облетанными. Новая его специальность обладала существенной особенностью. Ракета, космический корабль ходят в небо один раз. И как бы безукоризненно ни был отлажен конвейер производства, как бы внимательно ни прощупывали, ни прозванивали каждый элемент системы на космодроме, один раз — это один раз. Вечное испытание.