Читаем Путеводитель по Шекспиру. Английские пьесы полностью

Улыбчивый подлец, подлец проклятый! —

Мои таблички, — надо записать,

Что можно жить с улыбкой и с улыбкой

Быть подлецом.

Акт I, сцена 5, строки 106–108

Клавдий — злодей и должен быть убит, но он — улыбающийся злодей, которого убивать опасно. (Необходимо тщательно проанализировать образ мыслей Гамлета, иначе его фраза об «улыбчивом подлеце» покажется нелогичной.)

Гамлет мрачно подчеркивает эту мысль. Он знает себя. Принца можно упрекнуть в чем угодно, но только не в нерешительности; по ходу пьесы он несколько раз впадает в гнев и совершает импульсивные поступки. Гамлет то и дело напоминает себе, что, если он хочет стать королем, торопиться нельзя.

«И в небе и в земле сокрыто больше…»

Больше всего на свете Гамлету нужно время. Он должен составить план действий и претворить его в жизнь так осторожно, чтобы Клавдий ничего не заподозрил. Более того, Гамлет начинает сознавать, что уже подверг себя опасности. Клавдий мог не поверить, что Гамлет продолжает носить траур только в знак скорби по отцу; это опасно само по себе. Но если Клавдий действительно убийца и догадывается, что стоит правде выйти наружу, как принц превратится в демона мщения, он будет в десять раз подозрительнее, а потому угроза жизни Гамлета тоже возрастет десятикратно.

После ухода Призрака к Гамлету подходят Горацио и Марцелл, и какое-то время принц говорит с ними бессвязно; он лихорадочно ищет способы достижения цели и не в состоянии беседовать с друзьями.

Однако, когда Гамлету удается осмыслить ситуацию, он действует быстро. Во-первых, заставляет Горацио и Марцелла поклясться, что они будут молчать. Если Клавдий узнает, что Гамлет беседовал с тенью своего покойного отца, то поймет, что Гамлет узнал правду, и тут же нанесет удар.

Рационалист Горацио дает клятву, но все еще не может поверить в случившееся. Гамлет рассеивает его сомнения двумя знаменитыми строчками:

И в небе и в земле сокрыто больше,

Чем снится вашей мудрости, Горацио.

Акт I, сцена 5, строки 166–167[29]

«Ваша философия» (здесь «ваша» означает не «философия Горацио», а философия вообще) в данном случае-то, что сейчас называют наукой. (Слово «наука» стали использовать в этом смысле только в XIX в.)

Эти две строчки три с половиной века использовали для посрамления того, что считалось догматизмом науки, и обычно цитировали мистики всех мастей.

Тем не менее сами ученые признают правоту этих строк — иначе научные исследования были бы не нужны вообще — и смиренно ищут то, что еще никому не снилось. В отличие от них мистики ничего не ищут, но думают, что они «знают» (с помощью откровений, интуиции и других сверхъестественных способов), а потому надменными, дерзкими и хвастливыми следует называть именно их, а не скромных естествоиспытателей.

«В причуды облекаться иногда…»

Гамлет приходит к выводу, что необходимо избрать тактику выжидания. Он берет с Горацио и Марцелла клятву никогда не упоминать об этом происшествии, что бы ни делал сам принц. Гамлет предупреждает их, что его дальнейшие поступки могут показаться странными:

Затем, что я сочту, быть может, нужным

В причуды облекаться иногда…

Акт I, сцена 5, строки 171–172

Нет смысла гадать, действительно ли Гамлет безумен или только притворяется. Конечно, притворяется. Он сам сказал это. И почему он притворялся, тоже не тайна. Это самое умное, что он мог сделать; следует помнить, что мы имеем дело не с современными предрассудками и даже не с предрассудками эпохи Шекспира, а с гораздо более древними, описанными у Саксона Грамматика, из хроники которого Шекспир позаимствовал идею безумия.

В языческие времена считали, что безумный отмечен печатью богов; такого человека уважали и даже немного побаивались. Если Гамлет безумен, то любой поступок, который, будь принц в своем уме, сочли бы опасным для короля, теперь сойдет за безобидное чудачество. Более того, в таких обстоятельствах Клавдию будет трудно что- либо предпринять против сумасшедшего Гамлета, так как подобное преступление разгневает богов, которые могут наказать весь народ.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология