Путешествия и приключения барона Мюнхгаузена

Не знаю, чем это объяснить, что самые страшные звери всегда попадались мне в те критические моменты, когда, почему либо, я не был подготовлен к их встрече. Не могу допустит, чтобы инстинкт их подсказывал им о моей беззащитности. В один, очень холодный зимний день я отвинтил кремень от своего ружья, для того, чтобы немного отточить его. (Нужно заметить, мои молодые друзья, что тогда еще не было таких усовершенствованных винтовок, как теперь, а стреляли мы кремневыми ружьями). Не успел я этого сделать, как на меня бросился с оглушительным ревом большой медведь. Мне ничего не оставалось делать, как взобраться на дерево и приготовиться к защите. Но, к несчастью, тут мне не повезло, когда я взбирался на дерево у меня вылетел охотничий нож, и у меня ничего не осталось, кроме голых пальцев, которыми я, конечно, не мог отточить кремень от ружья. А медведь стал на дыбы под самым деревом на задние лапы и выжидал свою жертву; мысленно я приговорил уже себя к смерти. Страшно было подумать, что через минуту меня может разорвать это страшное животное! Я уже подумывал об искрах, хранящихся в моих глазах, при помощи которых я когда то стрелял уток, но я не решился, даже в такую опасную минуту воспользоваться этим средством, так как еще до сих пор я не мог излечить глаза от болезни, причиненной мне во время охоты на уток. Я боялся совершенно потерять глаза. С ветки дерева с отчаянием смотрел я на землю, где лежал в снегу мой охотничий нож. В конце концов пришла мне в голову счастливая, и в тоже время, чрезвычайно своеобразная мысль, которая вывела меня и из этого опасного положения. Дело в том, что настоящий охотник всегда носит, подобно истинному философу все свои вещи при себе. Моя охотничья сумка всегда была наполнена нужными и ненужными вещами.

Немного порывшись в ней, я нашел небольшой сверток шнурка, какой то кусок старого изогнутого железа и, наконец, банку с горохом. Все это я делал очень осторожно, чтобы враг не понял моих планов. От крепкого мороза горох сделался совершенно твердым, даже обледенел; недолго думая, я приложил его к своей груди, чтобы дать ему оттаять под влиянием теплоты своего тела. Затем привязал к шнурку железо, а к железу прилепил оттаявший горох и быстро бросил его на землю, оставив у себя в руках кончик веревки. Кусок железа, облепленный горохом сильно пристал к рукоятке моего ножа, потому что охладившийся уже от холода горох примерз к ножу. Мне удалось таким остроумным способом притянуть к себе на дерево нож. Доставши свой нож, я быстро стал оттачивать кремень, чтобы можно было приступить к серьезной обороне. Едва я успел заложить его в ружье, как косолапый Мишка тоже полез на дерево.

— Поздно, Мишенька, поздно! — подумал я.

И действительно, ведь нужно быть только медведем, чтобы не воспользоваться удобными, моментом!

Я засмеялся и угостил его хорошим зарядом, после чего он, бедняжка, потерял, не только охоту, но и всякую способность снова когда либо лазить на деревья.

А вот еще один случай, о котором нельзя не упомянуть. Я был еще тогда здоровым, крепким и во всех отношениях ловким человеком. Охота меня тогда больше всего интересовала, и я мог без отдыха проводить несколько дней под ряд на охоте. Один раз, после такой продолжительной охоты я возвращался с полной сумкой дичи, но усталость моя дошла до того, что я едва держался на седле. Мой конь тоже еле-еле двигал ногами. Скучно было так ехать, но ничего не поделаешь. От усталости я задремал в седле, а мой конь, почуяв свободу избрал кратчайший путь, свернув с большой дороги, прошел версты две по узенькой тропинке и… остановился. Я протер глаза, посмотрел вокруг себя и представьте себе мою досаду: мы стояли на краю огромного болота! Видно было, что тропинка шла дальше за болотом, но как туда попасть? Мне припомнилось, что управляющий несколько раз говорил об этом болоте. Он советовал сделать мост через него, так как весною, в половодье всегда размывало и сносило греблю, служившую подобием моста, но я все откладывал починку, и все собирался лично осмотреть испорченную плотину. Теперь же мне представился случай осмотреть ее, но я охотно отказался бы от этого удовольствия и беспрестанно думал только об одном, как бы скорее добраться домой, не возвращаясь назад. Я прикрикнул и пришпорил коня. Он взвился на дыбы, рванулся всем телом вперед, и мы повисли в воздухе над болотом. В это время, в ту же минуту, я вспомнил, что конь мой сильно устал; так как в этот день я загнал с ним около тридцати зайцев. Мысль об устали лошади заставила меня повернуть ее в воздухе и мы очутились опять на том же месте, с которого начали свой бешеный прыжок. Мне хотелось дать разбежаться коню; он с разбегу брал препятствия шагов в двадцать шириною, болото же казалось, во всяком случае, не шире двадцати шагов. Отъехав на некоторое расстояние, я потрепал коня сначала по шее, затем пришпорил его и мы взвились на воздух.