Путешествие внутрь страха

В звездном небе висели серые облачка, вдалеке светились огни итальянского побережья. Грэхем постоял немного, подставив лицо жгучему ледяному ветру. Через минуту-другую гонг позовет к еде; Грэхем страшился предстоящего ужина, как больной страшится приближающегося врача с желудочным зондом. Придется, как за обедом, сидеть, слушать монологи Халлера и перешептывание погруженных в свое горе Беронелли, проталкивать через горло пищу в живот, все время помня, что́ за человек сидит напротив и зачем он здесь.

Грэхем повернулся и прислонился к стойке, поддерживавшей верхнюю палубу. Стоя спиной к открытому пространству, все время хотелось обернуться через плечо и убедиться, что ты один; когда позади только море — было поспокойнее.

В иллюминаторе салона виднелись Банат, Хозе и Жозетта. Они сидели, словно персонажи с картины Хогарта: Хозе — молчалив и сосредоточен; Жозетта улыбалась; Банат чего-то говорил. Воздух внутри был серым от табачного дыма, яркий свет лампочек без абажура делал лица плоскими, придавая сцене сходство с убогой фотографией, снятой со вспышкой в баре.

Кто-то появился из-за угла на краю палубы; когда он приблизился и вышел на свет, Грэхем узнал Халлера. Старик остановился.

— Добрый вечер, мистер Грэхем. Кажется, вы по-настоящему наслаждаетесь свежим воздухом. А мне, прежде чем встретиться с ним, нужно, как видите, надеть шарф и пальто.

— Внутри душно.

— Да. Я видел, как днем вы очень смело играли в бридж.

— Вам не нравится бридж?

— Вкусы меняются. — Халлер посмотрел на огни. — Что лучше — глядеть на берег с корабля или на корабль с берега? Когда-то мне нравилось и то и другое. Теперь не нравится ни то ни другое. Когда доживешь до моих лет, начинаешь, мне кажется, подсознательно недолюбливать все, что движется, — кроме дыхательных мышц, удерживающих тебя в живых. Движение — это перемены, а для старых людей перемены означают только смерть.

— А как же бессмертная душа?

Халлер фыркнул.

— Даже то, что мы привыкли считать бессмертным, рано или поздно гибнет. Придет день, когда последнее полотно Тициана и последний квартет Бетховена закончат существовать. Холст и напечатанные ноты могут уцелеть, если их бережно хранить, но сами произведения умрут вместе с последним зрителем или слушателем, способным понять их язык. Что же до бессмертия души — это вечная истина, а «вечные истины» умирают вместе с теми, кому они были необходимы. Средневековые богословы так же нуждались в вечной истине Птолемеевой системы, как теологи Реформации — в вечных истинах Кеплера или материалисты девятнадцатого века — в вечных истинах Дарвина. Утверждая вечные истины, мы молимся о спасении от того, что Шпенглер назвал страхом первобытного человека, пытающегося защитить себя перед лицом темного всемогущества мира.

Дверь салона неожиданно распахнулась; Халлер повернул голову. На палубе показалась Жозетта. Она неуверенно переводила взгляд с одного из беседовавших на другого. В это мгновение зазвучал гонг.

— Извините меня, — сказал Халлер. — Я должен перед ужином навестить жену. Ей все еще нехорошо.

— Конечно, — торопливо отозвался Грэхем.

Когда Халлер скрылся, Жозетта подошла к Грэхему и прошептала:

— Чего он хотел, этот старик?

— Говорил о жизни и смерти.

— Уф! Не нравится он мне. От него мурашки по коже. Мне нельзя здесь задерживаться; я только вышла сказать, что все идет как задумано.

— Когда они собираются играть?

— После ужина. — Она сжала его руку. — Этот Банат ужасен. Я бы ни для кого не стала такое делать — только ради вас, chéri.

— Жозетта, вы же знаете: я очень благодарен. Я отплачу вам за доброту.

— Ах, глупый! — Она ласково улыбнулась Грэхему. — Нельзя быть таким серьезным.

— А вам точно удастся его задержать? — засомневался Грэхем.

— Не беспокойтесь: задержу. После того как сходите в его каюту — возвращайтесь в салон, чтобы я знала, что вы закончили. Договорились, chéri?

— Договорились.

* * *

Было уже больше девяти. Последние полчаса Грэхем сидел в салоне возле двери, притворяясь, будто читает книгу.

В сотый раз его глаза обращались в противоположный угол комнаты, где Банат разговаривал с Хозе и Жозеттой. Вдруг сердце учащенно забилось: Хозе, улыбаясь какой-то реплике Баната, держал в руке колоду. Они расположились за карточным столиком. Жозетта бросила взгляд на Грэхема.

Он выждал немного; потом, увидев, что Хозе начал сдавать карты, неторопливо поднялся и вышел.

На лестничной площадке он остановился ненадолго, набираясь смелости для того, что предстояло совершить. Теперь, когда ожидание закончилось, на душе чуть полегчало. Две минуты, от силы три — и все позади. Пистолет будет у Грэхема, и опасность исчезнет. Надо только взять себя в руки.

Он спустился по лестнице. Каюта номер девять располагалась дальше, чем его собственная, в средней секции коридора. Грэхем дошел до пальм в кадках. Рядом — никого. Он зашагал дальше.