Путешествие внутрь страха

— Нам после стольких лет, наверно, все покажется другим из-за войны. Рассказывают, города во Франции теперь куда темнее.

— В городах темным-темно что во Франции, что в Англии. Если нет срочного дела — по ночам сейчас лучше сидеть дома.

— Война, — задумчиво изрек Матис.

— Грязные немцы, — вставила его жена.

— Война — это ужасно, — вымолвил мистер Куветли, поглаживая небритый подбородок. — Тут уж никаких сомнений. Но союзники, конечно, победят.

— Немцы сильны, — заметил Матис. — Легко сказать: «союзники победят», но сперва надо еще сразиться. А известно ли, где придется сражаться и с кем? Есть Западный фронт, есть Восточный… И правды мы не знаем. Когда узнаем, война уже закончится.

— Не нам задавать такие вопросы, — одернула его жена.

Губы Матиса сложились в улыбку; в карих глазах стояла горечь прожитых лет.

— Ты права. Не нам задавать такие вопросы. Почему? Потому что ответить могут только банкиры и политики — те ребята, кто наверху, кто владеет паями в фабриках, выпускающих военную продукцию. Но они не ответят. Они отлично понимают, что, если французские и английские солдаты получат эти ответы, никто не станет биться с врагом.

— Ты спятил! — вспыхнула мадам Матис. — Конечно, французская армия будет биться и защитит нас от грязных немцев. — Она посмотрела на Грэхема. — Стыдно такое говорить — что Франция не станет сражаться. Мы не трусы.

— Нет. Но и не дураки. — Матис быстро повернулся к Грэхему: — Вы не слыхали про Брие? Там добывают девяносто процентов французской железной руды. В 1914-м шахты захватили немцы — и стали разрабатывать. Разрабатывали старательно. Они потом признались, что, если бы не железо из Брие, им пришел бы конец еще в семнадцатом году. Да, трудились на совесть — могу засвидетельствовать. Я тогда был в Вердене, и ночь за ночью мы видели на небе зарево от доменных печей, работавших в Брие в нескольких километрах от нас. Печей, питавших немецкую артиллерию. Наши орудия и бомбардировщики могли бы разнести эти печи вдребезги за неделю. Но орудия молчали, а летчик, который однажды сбросил в том районе бомбу, угодил под трибунал. Почему же? — Он возвысил голос. — Я вам скажу, месье, почему. Потому что был приказ: Брие — не трогать. Чей? Никто не знал. Кого-то с верхушки. Военное министерство говорило, что приказ отдал какой-то генерал, генералы валили на министерство. Правда вскрылась только после войны. За приказом стоял месье де Вендель из Комитета металлургической промышленности; шахты и доменные печи Брие принадлежали ему. Мы бились, не щадя жизни, но наша жизнь стоила дешево. Куда важнее — сохранить собственность месье де Венделя, чтобы тот смог получить жирную прибыль. Нет, нельзя тем, кто сражается, слишком много знать; правда не для них. Пламенные речи — да! Правда — нет.

Его жена хохотнула:

— Вечно одно и то же. Стоит только завести речь о войне — он сразу принимается рассказывать про Брие. А ведь это было двадцать четыре года назад.

— И что? — возразил Матис. — С тех пор не так уж много изменилось. Если мы пока не знаем о подобных вещах, это не значит, что они не происходят. Когда я размышляю о войне, я вспоминаю Брие, зарево доменных печей и говорю себе: я простой человек, не стоит верить всему, что слышу. Я вижу французские газеты: на страницах пропуски в тех местах, где поработал цензор. Они мне что-то рассказывают, эти газеты. Рассказывают, что Франция вместе с Англией сражается против Гитлера и нацистов за свободу и демократию.

— А разве вы не верите? — спросил Грэхем.

— Я верю, что за это сражаются люди — французы и англичане. Тут есть разница. Я вспоминаю Брие и думаю. Те же газеты когда-то заявляли, что немцы не добывают руду в Брие и все идет как надо. Я инвалид, ранен на прошлой войне; в нынешней биться не обязан. Но думать я могу.

Мадам Матис снова рассмеялась:

— Когда он вернется во Францию, посмотрит на все иначе. Мой муж болтает глупости, месье, но вы не обращайте внимания. Он добропорядочный француз. Награжден военным крестом.

Матис подмигнул:

— Кусочек серебра на груди за кусочек стали внутри. Мне кажется, воевать должны женщины: у них больше ярого патриотизма, чем у мужчин.

— А вы что думаете, мистер Куветли? — осведомился Грэхем.

— Я? Ах, что вы! — Мистер Куветли виновато развел руками. — Я, знаете, храню нейтралитет. Ничего не знаю, мнения не имею. Я продаю табак. Занимаюсь экспортом. С меня довольно.

Француз поднял брови:

— Табак? Правда? Я устраивал много грузовых перевозок для табачных компаний. На кого вы работаете?

— На Пазара из Стамбула.

— Пазар? — Матис казался слегка озадаченным. — Что-то я…

Но мистер Куветли перебил его:

— Ах! Глядите! Вот и Греция!

Они поглядели. На горизонте в самом деле показалась Греция, похожая на низкую облачную гряду. Золотистая линия Макрониси рядом с ней медленно сокращалась, пока корабль прокладывал путь через пролив Зеа.

— Чудесный день! — восторгался мистер Куветли. — Восхитительный! — Он шумно вздохнул. — С нетерпением предвкушаю поездку в Афины. В Пирей мы прибудем в два часа.

— Вы с мадам сойдете на берег? — спросил Грэхем у Матиса.