С особенным удовольствием, по моему приглашению, Балдысан играл передо мной на домбре, пригласил и сказителей былин, которые пели очень монотонно эти былины под звуки домбры, а также импровизировали передо мной какие-то песни, в которых, по свидетельству моих переводчиков из казаков, прославляли мои поездки на прибрежья Иссык-Куля и к истокам Нарына, заставившие сарыбагишей бежать с земель богинцев. Когда же я возвратился в приготовленную мне юрту со своим неотлучным переводчиком-казаком и художником Кошаровым, к нам явился в своей живописной одежде и высокой шапке из лебяжьего пуха, с бубнами в руках дуана, то есть прорицатель, или по-сибирски шаман, так как у каракиргизов, так же как и у киргизов Большой орды, под покровом слабо привившегося мусульманства тлелись еще остатки шаманства.
Дуана, после нескольких обычных бешеных прыжков, привел себя в экстаз прорицателя и принялся предсказывать мне мою будущность. По его отрывочным словам, переведенным мне казаками (как они умели), он предсказал мне, что я буду улькун-тюре (большой сановник) у царя и буду иметь сто чинов (или знаков отличия), которые он, судя по его жестикуляции, видел на мне «воочию» перед собой, после чего при всякой новой виденной им почести падал к моим ногам в таком изнеможении, что, наконец, лишился чувств.
Я, конечно, тогда не придал никакого значения предсказаниям дуаны. О чинах и знаках отличия я и не думал, так как мне уже было 30 лет, и я не думал вступать в государственную службу, заботясь только о научных интересах, в особенности об исследованиях внутренней Азии, задумывая новое путешествие туда, куда впоследствии был направлен, при моем содействии, Пржевальский.
Проночевав с большим азиатским комфортом у своего гостеприимного хозяина, я распростился с ним поутру 25 июня, причем он выражал мне свое желание, чтобы, когда я буду возвращаться в Россию, я взял его туда на его собственный счет, так как ему хотелось непременно слышать русскую музыку.
Мы вышли в этот день часов в 6 поутру и направились на Сарт-джол, по которому спустились в зону елового леса и через нее вышли снова в верхнюю часть долины Б. Каркары. Эта часть долины, расположенная выше дикого ущелья, в котором река пробивается через передовую цепь Тянь-Шаня и которую мы вынуждены были обойти по Сарт-джолу, на протяжении верст десяти еще сохраняет характер узкой поперечной долины с крутым подъемом, но лесная растительность в ней уже исчезает. Зато отовсюду по крутым, отчасти заросшим кустарником обрывам торчат скалы, сначала состоящие из гранита, а потом из сиенита. После часов двух или трех подъема по этой поперечной долине мы вышли на широкую и высокую продольную, по отношению к направлению хребта, то есть простирающуюся с востока к западу. В этой продольной долине сливаются две ветви Каркары: одна текущая с запада, а другая – с востока. Первая сохраняет название Каркары, а вторая, то есть текущая с востока, носит название Кок-джар по цвету встречаемых на ней каменных обрывов (Кок-джар значит «зеленый яр»).
Кокджарская долина, по которой мы последовали, повернув прямо к востоку, оказалась одной из характерных высокогорных продольных долин внутреннего Тянь-Шаня. Средняя ее высота была не менее 2760 метров; вся она лежит выше пределов лесной растительности и поросла на крутых скатах двух параллельных кряжей, между которыми она простирается в направлении прямо от востока к западу, только высокогорными кустарниками, а отчасти и субальпийскими и альпийскими травами, спускающимися от пределов вечного снега Кокджарского горного прохода.
Обнажения горных пород, встреченные нами в Кокджарской долине, оказались состоящими из пластов зеленоватого сланца, поставленных на ребро с падением 85° к северу и простиранием прямо от востока к западу, сообразно с направлением широкой и высокой продольной долины.
Высокогорные кустарники, за неимением деревьев, украшающие долины, были в это время года (25 июня) в полном цвету. Это были осыпанные ярко-желтыми цветами Potentilla fruticosa, два красивых вида таволги с пучками белых цветов Spiraea oblongifolia и Sp. laevigata, серо-зеленые тамариксы, нежная зелень которых перемешивалась с массой прекрасных ярко-розовых цветов (Myricaria daurica), две породы низкорослых светло-зеленых ив (Salix sibirica и S. nigricans), темно-зеленый, иногда полудревовидный казачий можжевельник (Juniperusp seudosabina) и, наконец, колючий тюйэ-уйрюк (Caraganajubata) с густой серой зеленью и бледно-желтыми цветами, по своей форме напоминающий верблюжий хвост и служивший любимым лакомством наших верблюдов.