Читаем Путем чая. Путевые заметки в строчку и в столбик полностью

Представительствовать в одиночку не хотелось. Мне было двадцать семь лет, и шестнадцать из них провел на Западе. В России за это время я побывал единожды: съездил на питерский поэтический фестиваль. Но туда я отправился с Кенжеевыми, чья родительская забота гарантировала, что на протяжении всей поездки я буду пребывать в подпитии и в безопасности. Тогда было много заплетающихся бесед о литературе; была роскошная съемная квартира на улице Рубинштейна, где мы куролесили сначала с Глебом Шульпяковым, потом с Сашей Кабановым. А тут – никаких поэтических бдений, никаких прогулок «вдоль Мойки, вдоль Мойки». Все серьезно: командировка в Иркутск, неведомый институт с аббревиатурным названием СИФИБР. Что еще за сифибр? Воображение рисует косматый образ ископаемого чудища, старожила таежных лесов. Сифибр короткомордый – последний представитель рода сифибровых. Водится в Иркутской области, питается высокоурожайным картофелем Гала. Занесен в Красную книгу. Так что, хотя при слове Сибирь я и не содрогался, как Джейми Гудвин, навсегда связавший североазиатские просторы с ГУЛАГом, мне, американцу с младых ногтей, тоже было боязно.

Лучший способ подготовиться – найти себе попутчика, еще менее подготовленного, чем ты сам. И я нашел его, попутчика, чей выговор выдавал техасца, а имя и фамилия – мексиканца (сам себя он называл «текс-мекс»). Чей род испокон веков батрачил на ранчо близ Сан-Антонио: потомственные фермеры-арендаторы, собиратели ореха пекан. Собирать пекан – работа не хуже прочих; никаких ужасов в духе Стейнбека. Жили – не тужили, другим не досаждали. Могло ли им прийти в голову, что наступит день, когда их сын Энрике, сызмальства проявлявший нездоровый интерес к наукам, поступит в мединститут и аспирантуру Корнеллского университета и уедет от них в непредставимый Нью-Йорк, буквально на край Земли? Объявление Энрике о том, что он едет учиться на Восточное побережье, стало для семьи потрясением, от которого долго не могли оправиться. Когда же, пять лет спустя, он позвонил им из Нью-Йорка и сообщил, что собирается с приятелем в Сибирь, это известие не вызвало никакой реакции. Его родители не читали ни Шаламова, ни Солженицына, никогда не бывали за пределами техасского округа Беар и, по-видимому, имели весьма смутное представление о заморской географии. «В добрый час, сынок. Скажи, а далеко эта твоя Сибирь от Нью-Йорка?»

С Энрике мы познакомились тремя годами раньше на мединститутской вечеринке, где праздновали не то сдачу экзамена по анатомии, не то отмену оного в связи с болезнью профессора. Пиво в пластмассовых стаканчиках, водка Sky в грушевидных ретортах. Устав от галдежа, я вышел подышать свежим воздухом. Он сидел на крыльце и играл на губной гармошке.

– Привет. Я – Энрике. Ты играешь на чем-нибудь?

Я ответил, что могу взять три дворовых аккорда на гитаре.

– Вот и отлично. Тащи гитару, будем музицировать вместе.

Я принес, Энрике взял инструмент в руки («Можно я настрою?»), и тут выяснилось, что передо мной – профессионал.

– Ну что, поиграем вместе? – спросил он, возвращая мне настроенную гитару.

– Нет уж, давай ты будешь играть, а я буду слушать.

Так началась моя дружба с техасско-мексиканским самородком. В течение четырех лет мы вместе грызли аспирантский гранит науки, работали в одной и той же лаборатории (я по пять раз на дню обращался к нему за советом по части тонкослойной хроматографии). Были соседями по общежитию. Виртуозный музыкант, первостатейный ученый, человек исключительной порядочности, обаятельный, остроумный, интеллигентный – таков Энрике. Горжусь знакомством и тем, что это я когда-то привел его к нам в лабораторию. Впрочем, долго уговаривать его тогда не пришлось. Так же, как и теперь, с поездкой в Иркутск: я предложил – он согласился.

– Слушай, Энрике, у нас тут обнаружились коллеги в Сибири. Изучают аденилатциклазу в картошке. Зовут к себе. Поедешь со мной на Байкал? Там – красота, «taiga woods».

– Да? А я-то думал, что Тайгер Вудс живет в Калифорнии…

– Нет, я – серьезно.

– И я – серьезно: Байкал так Байкал. Если ты говоришь, что это круто, почему бы и не съездить? Поехали.

И я бросился планировать путешествие. Если уж ехать, так с размахом: Байкал, Бурятия, Якутия. Признаться, сам я об этих местах знал ненамного больше, чем мой техасский попутчик. Но Энрике доверял мне безоговорочно, и это окрыляло. Если с другом вышел в путь…

2
Перейти на страницу:

Все книги серии Письма русского путешественника

Мозаика малых дел
Мозаика малых дел

Жанр путевых заметок – своего рода оптический тест. В описании разных людей одно и то же событие, место, город, страна нередко лишены общих примет. Угол зрения своей неповторимостью подобен отпечаткам пальцев или подвижной диафрагме глаза: позволяет безошибочно идентифицировать личность. «Мозаика малых дел» – дневник, который автор вел с 27 февраля по 23 апреля 2015 года, находясь в Париже, Петербурге, Москве. И увиденное им могло быть увидено только им – будь то памятник Иосифу Бродскому на бульваре Сен-Жермен, цветочный снегопад на Москворецком мосту или отличие московского таджика с метлой от питерского. Уже сорок пять лет, как автор пишет на языке – ином, нежели слышит в повседневной жизни: на улице, на работе, в семье. В этой книге языковая стихия, мир прямой речи, голосá, доносящиеся извне, вновь сливаются с внутренним голосом автора. Профессиональный скрипач, выпускник Ленинградской консерватории. Работал в симфонических оркестрах Ленинграда, Иерусалима, Ганновера. В эмиграции с 1973 года. Автор книг «Замкнутые миры доктора Прайса», «Фашизм и наоборот», «Суббота навсегда», «Прайс», «Чародеи со скрипками», «Арена ХХ» и др. Живет в Берлине.

Леонид Моисеевич Гиршович

Документальная литература / Прочая документальная литература / Документальное
Фердинанд, или Новый Радищев
Фердинанд, или Новый Радищев

Кем бы ни был загадочный автор, скрывшийся под псевдонимом Я. М. Сенькин, ему удалось создать поистине гремучую смесь: в небольшом тексте оказались соединены остроумная фальсификация, исторический трактат и взрывная, темпераментная проза, учитывающая всю традицию русских литературных путешествий от «Писем русского путешественника» H. M. Карамзина до поэмы Вен. Ерофеева «Москва-Петушки». Описание путешествия на автомобиле по Псковской области сопровождается фантасмагорическими подробностями современной деревенской жизни, которая предстает перед читателями как мир, населенный сказочными существами.Однако сказка Сенькина переходит в жесткую сатиру, а сатира приобретает историософский смысл. У автора — зоркий глаз историка, видящий в деревенском макабре навязчивое влияние давно прошедших, но никогда не кончающихся в России эпох.

Я. М. Сенькин

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза

Похожие книги

Хрущёвская слякоть. Советская держава в 1953–1964 годах
Хрущёвская слякоть. Советская держава в 1953–1964 годах

Когда мы слышим о каком-то государстве, память сразу рисует образ действующего либо бывшего главы. Так устроено человеческое общество: руководитель страны — гарант благосостояния нации, первейшая опора и последняя надежда. Вот почему о правителях России и верховных деятелях СССР известно так много.Никита Сергеевич Хрущёв — редкая тёмная лошадка в этом ряду. Кто он — недалёкий простак, жадный до власти выскочка или бездарный руководитель? Как получил и удерживал власть при столь чудовищных ошибках в руководстве страной? Что оставил потомкам, кроме общеизвестных многоэтажных домов и эпопеи с кукурузой?В книге приводятся малоизвестные факты об экономических экспериментах, зигзагах внешней политики, насаждаемых доктринах и ситуациях времён Хрущёва. Спорные постановления, освоение целины, передача Крыма Украине, реабилитация пособников фашизма, пресмыкательство перед Западом… Обострение старых и возникновение новых проблем напоминали буйный рост кукурузы. Что это — амбиции, нелепость или вредительство?Автор знакомит читателя с неожиданными архивными сведениями и другими исследовательскими находками. Издание отличают скрупулёзное изучение материала, вдумчивый подход и серьёзный анализ исторического контекста.Книга посвящена переломному десятилетию советской эпохи и освещает тогдашние проблемы, подковёрную борьбу во власти, принимаемые решения, а главное, историю смены идеологии партии: отказ от сталинского курса и ленинских принципов, дискредитации Сталина и его идей, травли сторонников и последователей. Рекомендуется к ознакомлению всем, кто родился в СССР, и их детям.

Евгений Юрьевич Спицын

Документальная литература
1937. Трагедия Красной Армии
1937. Трагедия Красной Армии

После «разоблачения культа личности» одной из главных причин катастрофы 1941 года принято считать массовые репрессии против командного состава РККА, «обескровившие Красную Армию накануне войны». Однако в последние годы этот тезис все чаще подвергается сомнению – по мнению историков-сталинистов, «очищение» от врагов народа и заговорщиков пошло стране только на пользу: без этой жестокой, но необходимой меры у Красной Армии якобы не было шансов одолеть прежде непобедимый Вермахт.Есть ли в этих суждениях хотя бы доля истины? Что именно произошло с РККА в 1937–1938 гг.? Что спровоцировало вакханалию арестов и расстрелов? Подтверждается ли гипотеза о «военном заговоре»? Каковы были подлинные масштабы репрессий? И главное – насколько велик ущерб, нанесенный ими боеспособности Красной Армии накануне войны?В данной книге есть ответы на все эти вопросы. Этот фундаментальный труд ввел в научный оборот огромный массив рассекреченных документов из военных и чекистских архивов и впервые дал всесторонний исчерпывающий анализ сталинской «чистки» РККА. Это – первая в мире энциклопедия, посвященная трагедии Красной Армии в 1937–1938 гг. Особой заслугой автора стала публикация «Мартиролога», содержащего сведения о более чем 2000 репрессированных командирах – от маршала до лейтенанта.

Олег Федотович Сувениров , Олег Ф. Сувениров

Документальная литература / Военная история / История / Прочая документальная литература / Образование и наука / Документальное
1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции
1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции

В представленной книге крушение Российской империи и ее последнего царя впервые показано не с точки зрения политиков, писателей, революционеров, дипломатов, генералов и других образованных людей, которых в стране было меньшинство, а через призму народного, обывательского восприятия. На основе многочисленных архивных документов, журналистских материалов, хроник судебных процессов, воспоминаний, писем, газетной хроники и других источников в работе приведен анализ революции как явления, выросшего из самого мировосприятия российского общества и выражавшего его истинные побудительные мотивы.Кроме того, авторы книги дают свой ответ на несколько важнейших вопросов. В частности, когда поезд российской истории перешел на революционные рельсы? Правда ли, что в период между войнами Россия богатела и процветала? Почему единение царя с народом в августе 1914 года так быстро сменилось лютой ненавистью народа к монархии? Какую роль в революции сыграла водка? Могла ли страна в 1917 году продолжать войну? Какова была истинная роль большевиков и почему к власти в итоге пришли не депутаты, фактически свергнувшие царя, не военные, не олигархи, а именно революционеры (что в действительности случается очень редко)? Существовала ли реальная альтернатива революции в сознании общества? И когда, собственно, в России началась Гражданская война?

Дмитрий Владимирович Зубов , Дмитрий Михайлович Дегтев , Дмитрий Михайлович Дёгтев

Документальная литература / История / Образование и наука