Читаем Путем чая. Путевые заметки в строчку и в столбик полностью

И мы поехали – по малоезженой, но довольно гладкой дороге, ведущей к горячим источникам Чена. Оказалось, эти источники настолько популярны среди коренного населения, что какой-то остроумец окрестил их «эскимосским рёканом». Однако от японских геотермальных курортов Чена отличается примерно так же, как море Лаптевых от Черного моря. Дорога к источникам лежит через тайгу, начинающуюся почти тотчас после выезда из города. Темные лиственницы купаются в подлеске из ивы, ольхи и кустарниковой березы. На горизонте виднеются зеленые сопки и отроги, поросшие рыжим лишайником.

Эта лиственничная тайга напомнила мне о давнем походе в Якутии, где другой, более свойский гид объяснял нам разницу между улусом и наслегом (наслег – поселок, улус – волость, а алас, который некоторые почему-то путают с улусом, – это поляна, прогалина в тайге). Мы сплавлялись тогда по порожистой реке, одному из притоков Лены, с большим количеством шиверов и перекатов; прыгали в ледяной поток с шестиметрового кекура (от резкого перепада давления и температуры шибало в нос, как после глотка сильногазированного напитка). Ловили хариуса и раскладывали улов на пожелтевших страницах завалявшейся советско-якутской газеты. С тех пор прошло много времени, новпечатления, связанные с природой, держатся дольше прочих, а те, что почти ушли из памяти, возвращаются по первому зову. Здесь, на Аляске, был такой же липкий запах хвои. Те же лосиные тропы, бобровые хатки у застойной озерной воды, ивовая подпушь, разнотравье короткого лета. И то же кромешное безлюдье, которое сквозит в героических сказаниях олонхо. Якутский эпос гласит, что кроме самих якутов Землю населяют только абаасы и прочие духи. Неужели никого, кроме духов? До самого южного края, завихряющегося в бездну небес, – никого! Все-таки поразительно: половина Азии – от Лахора до Шанхая – живет впритирку, человек на человеке, а другая половина – от Урала до Аляски – пустует. Та же Республика Саха по площади может сравниться с Индийским субконтинентом, но по населению она меньше любезного моему сердцу города Баффало. При такой малолюдности неудивительно, что соседей приходилось выдумывать. Чем меньше вокруг людей, тем больше леших, водяных и прочих духов. Так ребенок, у которого нет братьев-сестер, обзаводится воображаемым другом.

Если и ездить в такие места «за стихами», то – за хокку, не иначе. Лучшим стихам, написанным в этом жанре, свойственна та внимающая растворенность в пейзаже, которая в наше время уже и не мнится возможной. Искусство, унаследованное нынешним веком от предыдущего, антропоцентрично. Сядешь писать пейзаж – получится портрет. Так в перенаселенном Китае, согласно расхожей байке, невозможно сделать ни одного фотоснимка без того, чтобы в кадр не попал какой-нибудь прохожий или соглядатай. Чтобы по-настоящему продолжать традицию «пейзажной лирики», нужно углубиться в лес, а еще лучше – родиться в нем. Нужно впитать мелодию. Ты пристукиваешь в такт, и к твоему горлу подбирается комок – тот самый, который стоял в нем, пока за окном машины мелькали километры тайги. Сопки, ельники, перелески. Едва различимая вдалеке человеческая фигура как бы уточняет пейзаж, подобно фигурке одинокого рыбака в древнекитайской (еще не перенаселенной) живописи… Но вот водитель нажал на газ, и заоконное мелькание набирает темп. Пространство как центрифуга, перекошенная гравитацией. По мере того как она раскручивается, бесприметный поселок на фоне шоссе Далтон вбирает в себя и арктические фьорды, и живучие ростки мезозоя, и последний Рим – весь кишащий космос как таковой.

Давнее путешествие по Сибири (Байкал, Бурятия, Якутия) с другом Энрике, мексиканцем из Техаса, стоит отдельного рассказа. А сейчас вспомнился тамошний гид – по контрасту с аляскинским волком. Якутского проводника звали Нюргуном; он был младше нас, но, по-видимому, уже успел повидать и натворить всякого. В нашем присутствии он изо всех сил старался говорить «по-культурному». Но его выдавали паузы, зияющие там, где в другое время обязательно вплетались бы матерные связки. При этом речь Нюргуна, хоть и выхолощенная самоцензурой, все же сохраняла некоторую живость, время от времени озаряясь каким-нибудь неожиданным афоризмом или каламбуром. Самого себя он охарактеризовал как «саха, но не от сохи». А когда заговорили о глобальном потеплении, воскликнул: «Да у нас вообще тут скоро будет не Саха, а Сахара!» Подозреваю, что эти бонмо придумал не он. Но ведь для того, чтобы запомнить и употребить их к месту, тоже нужна определенная языковая чуткость. Кроме того, он знал массу якутских пословиц, которые в плохом переводе приобретали неожиданную поэтичность – взамен утраченного смысла.

Перейти на страницу:

Все книги серии Письма русского путешественника

Мозаика малых дел
Мозаика малых дел

Жанр путевых заметок – своего рода оптический тест. В описании разных людей одно и то же событие, место, город, страна нередко лишены общих примет. Угол зрения своей неповторимостью подобен отпечаткам пальцев или подвижной диафрагме глаза: позволяет безошибочно идентифицировать личность. «Мозаика малых дел» – дневник, который автор вел с 27 февраля по 23 апреля 2015 года, находясь в Париже, Петербурге, Москве. И увиденное им могло быть увидено только им – будь то памятник Иосифу Бродскому на бульваре Сен-Жермен, цветочный снегопад на Москворецком мосту или отличие московского таджика с метлой от питерского. Уже сорок пять лет, как автор пишет на языке – ином, нежели слышит в повседневной жизни: на улице, на работе, в семье. В этой книге языковая стихия, мир прямой речи, голосá, доносящиеся извне, вновь сливаются с внутренним голосом автора. Профессиональный скрипач, выпускник Ленинградской консерватории. Работал в симфонических оркестрах Ленинграда, Иерусалима, Ганновера. В эмиграции с 1973 года. Автор книг «Замкнутые миры доктора Прайса», «Фашизм и наоборот», «Суббота навсегда», «Прайс», «Чародеи со скрипками», «Арена ХХ» и др. Живет в Берлине.

Леонид Моисеевич Гиршович

Документальная литература / Прочая документальная литература / Документальное
Фердинанд, или Новый Радищев
Фердинанд, или Новый Радищев

Кем бы ни был загадочный автор, скрывшийся под псевдонимом Я. М. Сенькин, ему удалось создать поистине гремучую смесь: в небольшом тексте оказались соединены остроумная фальсификация, исторический трактат и взрывная, темпераментная проза, учитывающая всю традицию русских литературных путешествий от «Писем русского путешественника» H. M. Карамзина до поэмы Вен. Ерофеева «Москва-Петушки». Описание путешествия на автомобиле по Псковской области сопровождается фантасмагорическими подробностями современной деревенской жизни, которая предстает перед читателями как мир, населенный сказочными существами.Однако сказка Сенькина переходит в жесткую сатиру, а сатира приобретает историософский смысл. У автора — зоркий глаз историка, видящий в деревенском макабре навязчивое влияние давно прошедших, но никогда не кончающихся в России эпох.

Я. М. Сенькин

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза

Похожие книги

Хрущёвская слякоть. Советская держава в 1953–1964 годах
Хрущёвская слякоть. Советская держава в 1953–1964 годах

Когда мы слышим о каком-то государстве, память сразу рисует образ действующего либо бывшего главы. Так устроено человеческое общество: руководитель страны — гарант благосостояния нации, первейшая опора и последняя надежда. Вот почему о правителях России и верховных деятелях СССР известно так много.Никита Сергеевич Хрущёв — редкая тёмная лошадка в этом ряду. Кто он — недалёкий простак, жадный до власти выскочка или бездарный руководитель? Как получил и удерживал власть при столь чудовищных ошибках в руководстве страной? Что оставил потомкам, кроме общеизвестных многоэтажных домов и эпопеи с кукурузой?В книге приводятся малоизвестные факты об экономических экспериментах, зигзагах внешней политики, насаждаемых доктринах и ситуациях времён Хрущёва. Спорные постановления, освоение целины, передача Крыма Украине, реабилитация пособников фашизма, пресмыкательство перед Западом… Обострение старых и возникновение новых проблем напоминали буйный рост кукурузы. Что это — амбиции, нелепость или вредительство?Автор знакомит читателя с неожиданными архивными сведениями и другими исследовательскими находками. Издание отличают скрупулёзное изучение материала, вдумчивый подход и серьёзный анализ исторического контекста.Книга посвящена переломному десятилетию советской эпохи и освещает тогдашние проблемы, подковёрную борьбу во власти, принимаемые решения, а главное, историю смены идеологии партии: отказ от сталинского курса и ленинских принципов, дискредитации Сталина и его идей, травли сторонников и последователей. Рекомендуется к ознакомлению всем, кто родился в СССР, и их детям.

Евгений Юрьевич Спицын

Документальная литература
1937. Трагедия Красной Армии
1937. Трагедия Красной Армии

После «разоблачения культа личности» одной из главных причин катастрофы 1941 года принято считать массовые репрессии против командного состава РККА, «обескровившие Красную Армию накануне войны». Однако в последние годы этот тезис все чаще подвергается сомнению – по мнению историков-сталинистов, «очищение» от врагов народа и заговорщиков пошло стране только на пользу: без этой жестокой, но необходимой меры у Красной Армии якобы не было шансов одолеть прежде непобедимый Вермахт.Есть ли в этих суждениях хотя бы доля истины? Что именно произошло с РККА в 1937–1938 гг.? Что спровоцировало вакханалию арестов и расстрелов? Подтверждается ли гипотеза о «военном заговоре»? Каковы были подлинные масштабы репрессий? И главное – насколько велик ущерб, нанесенный ими боеспособности Красной Армии накануне войны?В данной книге есть ответы на все эти вопросы. Этот фундаментальный труд ввел в научный оборот огромный массив рассекреченных документов из военных и чекистских архивов и впервые дал всесторонний исчерпывающий анализ сталинской «чистки» РККА. Это – первая в мире энциклопедия, посвященная трагедии Красной Армии в 1937–1938 гг. Особой заслугой автора стала публикация «Мартиролога», содержащего сведения о более чем 2000 репрессированных командирах – от маршала до лейтенанта.

Олег Федотович Сувениров , Олег Ф. Сувениров

Документальная литература / Военная история / История / Прочая документальная литература / Образование и наука / Документальное
1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции
1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции

В представленной книге крушение Российской империи и ее последнего царя впервые показано не с точки зрения политиков, писателей, революционеров, дипломатов, генералов и других образованных людей, которых в стране было меньшинство, а через призму народного, обывательского восприятия. На основе многочисленных архивных документов, журналистских материалов, хроник судебных процессов, воспоминаний, писем, газетной хроники и других источников в работе приведен анализ революции как явления, выросшего из самого мировосприятия российского общества и выражавшего его истинные побудительные мотивы.Кроме того, авторы книги дают свой ответ на несколько важнейших вопросов. В частности, когда поезд российской истории перешел на революционные рельсы? Правда ли, что в период между войнами Россия богатела и процветала? Почему единение царя с народом в августе 1914 года так быстро сменилось лютой ненавистью народа к монархии? Какую роль в революции сыграла водка? Могла ли страна в 1917 году продолжать войну? Какова была истинная роль большевиков и почему к власти в итоге пришли не депутаты, фактически свергнувшие царя, не военные, не олигархи, а именно революционеры (что в действительности случается очень редко)? Существовала ли реальная альтернатива революции в сознании общества? И когда, собственно, в России началась Гражданская война?

Дмитрий Владимирович Зубов , Дмитрий Михайлович Дегтев , Дмитрий Михайлович Дёгтев

Документальная литература / История / Образование и наука