Путь врат. Парень, который будет жить вечно

– Да, конечно. К тому же я хочу решить кое-какие вопросы, если не возражаете. – Вежливость в ответ на вежливость, вовсе не обязательная и для той, и для другой стороны. – Вы знаете, кто такой Вильгельм Тарч?

Она ненадолго задумалась.

– Нет.

Такова галактическая слава. Я объяснила:

– Билл – своего рода бродячий репортер. Он посещает самые интересные места и рассказывает о них тем, кто остается дома. – К тому же он в настоящее время мой любовник, но упоминать об этом нет необходимости: Терпл достаточно быстро поймет это сама.

– И он хочет попасть на «Феникс»?

– Если вы не возражаете, – снова сказала я. – У совета я уже получила разрешение.

Она улыбнулась.

– Конечно, но я этого не знала. Сейчас роботы укладывают зеркала, поэтому я очень занята. – Она встряхнулась. – Ганс сказал мне, что ваш корабельный мозг уже показал вам в пути вспышку сверхновой…

– Да, показал.

Гипатия прошептала, что Ганс – мозг «Феникса», как будто я не могла догадаться об этом сама.

– И вероятно, вы знаете, как она сейчас выглядит с Земли?

– Да, что-то в этом роде.

Я видела, как она пытается понять, что значит «что-то в этом роде», и решает, что с богачкой стоит вести себя дипломатично.

– Ну, не вредно взглянуть еще раз. Ганс! Телескопический вид с Земли, пожалуйста.

Она смотрела на стену своего кабинета. Стена исчезла, и мы увидели неровное светлое пятно.

– Вот оно. Мы называем его Крабовидной туманностью. Конечно, это название было дано до того, как поняли, что это такое на самом деле, но можно понять, откуда оно взялось. – Я согласилась, что пятно похоже на слегка деформированного краба, и Терпл продолжила: – Сама туманность состоит из газа и вещества, которые сверхновая выбросила несколько тысяч лет назад. Не знаю, видите ли вы, но вон то маленькое пятно в середине – это и есть пульсар. Все, что осталось от звезды. А теперь посмотрим, как все выглядело до того, как звезда стала сверхновой. Реальное время. Вид отсюда.

Ганс убрал туманность, и мы увидели глубокое темное пространство, которое уже показывала мне Гипатия. В пространстве горели мириады звезд, но корабельный мозг добавил увеличение, и появилась одна особенно яркая звезда. «Яркая» не совсем подходящее слово. Это была ослепительная желто-золотистая, несколько расплывчатая и неопределенная точка. И – чего не могло быть: изображение исключительно оптическое, – я словно почувствовала на лице жар.

– Не вижу планет, – сказала я.

– Увидите, когда мы установим все оптические сегменты. – Но тут она спохватилась: – Я забыла спросить. Не хотите ли чашку чая или еще что-нибудь?

– Спасибо, нет. В данную минуту ничего не нужно. – Я смотрела на звезду. – Мне представлялось, она будет ярче. – Голос мой звучал чуть разочарованно.

– Еще будет, Клара. Именно для этого мы и строим пятисоткилометровое зеркало. Сейчас мы получаем изображение, используя гравитационное искажение черной дыры. У нас установлена небольшая камера. Не знаю, много ли вы знаете о черных дырах, но… О, дьявол! – сказала она с явным смущением. – Конечно, знаете. То есть я хочу сказать – вы ведь провели в ней тридцать или сорок лет…

Она смотрела так, будто нечаянно причинила мне сильную боль. На самом деле нет. Я привыкла к такой реакции. Обычно в моем присутствии редко заводят речь о черных дырах, следуя общему принципу: в доме повешенного не говорить о веревке. Но время, когда я оказалась в западне в одной из таких штук, в далеком прошлом. Вдобавок из-за замедления времени в черной дыре оно пронеслось для меня почти мгновенно, сколько бы лет ни прошло Снаружи, и я в этом отношении была не особенно чувствительна.

С другой стороны, мне совсем не хотелось опять говорить об этом. Я просто сказала:

– Моя черная дыра выглядела совсем не так. Она светилась жутким голубым светом.

Терпл быстро взяла себя в руки. Она глубокомысленно кивнула.

– Это свечение Черенкова. Вы были, должно быть, в так называемой обнаженной сингулярности. Эта черная дыра другая. Она завернута в собственную эргосферу, и вы ничего не можете увидеть. Большинство черных дыр испускают очень много видов излучения – не сами, а тот газ и вещество, которые они поглощают. Но эта дыра уже все вокруг себя поглотила. Во всяком случае… – Она как будто потеряла нить рассуждений. Но потом кивнула. – Я говорю о гравитационном искажении. Ганс?

Она не сказала, чего хочет от Ганса, но, очевидно, он смог это понять сам. Звезды исчезли, и перед нами появилось нечто вроде белой туманной стены. Терпл пальцем нарисовала для меня изображение:

• _○ •)

– Точка слева – это планета Крабовидной туманности, которую мы хотим изучить. Круг в середине – черная дыра. Дуга справа – наше зеркало, оно находится в точке, где гравитационное искажение черной дыры дает нам самое четкое изображение. Точка слева от дуги – фокус Кассегрейна в нашем отражающем телескопе. Я не нацеливаю телескоп на звезду Крабовидной туманности – мы стараемся, чтобы она не попадала в камеру, иначе может сжечь всю нашу оптику. Пока понятно?

– Да, – ответила я.

Она бросила на меня еще один оценивающий взгляд, затем сказала: