Путь в Обитель Бога

Наш отряд крупным никто не назвал бы. От него ещё должен был отделиться Генка, которого предстояло снабдить хоть какой-то стрелялкой на дорогу. Отдавать ему один из разрядников я не хотел, и получалось, что придётся свернуть с курса для того, чтобы навестить наше убежище у Каменных Лбов, где в тайнике, помимо патронов, лежали два новеньких автомата… Только тут я и спохватился.

Свернуть с курса? А с какого? С того, которым попрыгунчики гнали нас по мехрану?

Я прошёл по гребню холма и стал смотреть на юго-восток. Почему-то именно это направление казалось мне наиболее привлекательным, но не ошибаюсь ли я? Что, Книга вот так, за одну ночь, без всяких усилий с моей стороны указала мне начало дороги?

Я подошёл к Имхотепу, который за всю ночь так и не прилёг:

— Мне кажется, что ты вчера не сказал мне чего-то важного.

— Если не сказал, то может, оно и не важно? — прищурился он.

— Нет, ты скажи, — упёрся я, решив проявить настырность. Хотя именно с Имхотепом этого делать не стоило. И расплата себя ждать не заставила.

— Хорошо, — легко согласился он. — Я действительно не упомянул о главном и самом замечательном свойстве Колесницы. На ней можно долететь до Обители Бога.

Я вытаращился на Имхотепа, немного ошалев от такого поворота беседы. Всего-то и хотел узнать, в какую сторону нам идти, пока я буду нижайше просить Книгу о ниспослании мне мудрости. А на самом деле узнал, что Обитель Бога, куда после смерти переселяются души нукуманов, реальное место, до которого можно добраться ещё при жизни.

— И где это? — на всякий случай спросил я.

— В центре мироздания — ответил Имхотеп. — Очень далеко в пространстве и во времени. Точнее — в пространствах и временах.

— И войти в Обитель может лишь творящий дела милосердия, — хмыкнул я. — Это здорово, но мне туда не попасть. Ни на Колеснице, ни без неё. Разве что ты мог бы попробовать. Тебе десятки, если не сотни людей обязаны жизнью и здоровьем.

— Ты заблуждаешься, умаляя собственные душевные качества и преувеличивая мои, — возразил Имхотеп. — Я поступаю так, как поступаю, только ради самосовершенствования. А милосердным имеет право называться лишь делающий то же самое по велению сердца. Я стараюсь не нарушать законов сущего, имея в виду в первую очередь свою пользу. Милосердный же заботится о чужих интересах, зачастую в ущерб собственным. Я мог бы спасти распятого попрыгунчиками проповедника. Но не стал, и вот почему. Страдания несчастного являлись результатом его же собственных действий, слов, желаний, а если смотреть глубже — результатом всей предшествующей жизни, понимаешь? Он хотел учить людей, люди хотели его убить, другие не хотели заступаться, и каждый был в ответе лишь перед собственной совестью и свободной волей. Проповедник должен был умереть. Препятствуя этому, я нарушил бы цепь закономерных событий. Проповедник мог воззвать о помощи, что открыло бы его карму для изменений, но он не захотел — или не верил в саму возможность вмешательства. Он не обратился ко мне, хотя знал меня как хозяина Харчевни. К тебе он тоже не обращался, но ты избавил его от страданий единственным способом, который был тебе доступен.

— Из чего следует, что добрее меня никого нет на белом свете, — проворчал я.

Вспоминать об убийстве проповедника было неприятно, и я постарался увильнуть от дальнейшего рассмотрения моих прекрасных душевных качеств. Но Имхотеп не дал мне этого сделать и затянул длиннейшую лекцию о добродетели, то и дело поминая Предвечного Нука. Я не забыл, что некогда Имхотеп отыскал меня в мехране и выходил без всяких просьб с моей стороны, кардинально изменив мою карму, по которой я загнулся бы от голода и болезни. Однако попробовав с ним спорить сейчас, я узнал, что мой дух пребывает в младенческом состоянии; что мой разум замутнён предвзятыми мнениями, притом чужими; что я вижу истину в кривых зеркалах искажённых представлений, накопленных за тысячелетия моей цивилизацией; что мои задатки настолько хороши, насколько они могут быть хороши у человека, всегда готового всадить пулю в своего ближнего или схлопотать её в ответ; что и в детстве моя доброта была заметна невооружённым глазом, а посему Имхотеп вполне мог оказать мне помощь в одностороннем порядке, не сотрясая при этом законов сущего. Напоминание о том, что при первом же знакомстве я попытался проткнуть Имхотепа вилами, а потом едва не зарезал опасной бритвой, впечатления на него не произвело. Я был болен, сказал он, болен и очень слаб. Моя попытка была лишь демонстрацией готовности себя защищать, а не злонамеренным поступком.

— И, конечно, ты извлёк немало пользы для себя от знакомства со мною, — не выдержал я наконец.

— Ещё сколько! — ответил Имхотеп не моргнув и глазом. — А в будущем надеюсь извлечь гораздо больше.

По всему выходило, что он решил заморочить мне голову и ничего толкового от него не дождёшься. Ну да ведь он ещё вчера ясно сказал, что мне придётся разбираться с Книгой самому. И даже не обещал, что пойдёт с нами до конца. По сути, пообещал прямо противоположное.