Путь в Европу

Клаус Шредер (руководитель исследовательского комплекса «Государство СЕПГ» Свободного университета Берлина и рабочей группы «Политика и техника» Института имени Отто Зура):

В 1960 году один из тогдашних советских лидеров Анастас Микоян сказал руководителям Социалистической единой партии Германии: «Дорогие товарищи, если ГДР не выживет, то с мыслью о победе коммунизма мы можем тогда распрощаться». Падение Берлинской стены означало конец ГДР и конец коммунизма. Советский лидер оказался прав. К сказанному им можно добавить: если бы ГДР не захотела интегрироваться в западное сообщество, то это стало бы барьером на пути в Европу и для других социалистических стран. Но ГДР захотела.

Уже в начале 1980-х годов многим становилось ясно, что социалистическая экономика несостоятельна, что она исторически обанкротилась. Ситуация выглядела в глазах людей все более невыносимой. Разрушение Берлинской стены символизировало одновременно и изжитость коммунизма, и признание преимуществ Запада. Население требовало перемен, суть которых выражало в лозунгах демократии и свободы, причем идея свободы становилась неотделимой от идеи объединения восточных и западных немцев («Мы – один народ!»).

Понятно, что новое коммунистическое руководство, пришедшее к власти после отставки Эриха Хонеккера, не могло с этими настроениями не считаться. Понятно и то, что оно не помышляло ни о демонтаже социалистической системы, ни о вхождении ГДР в ФРГ. Смысл его тогдашних намерений Эгон Кренц, сменивший Хонеккера на посту генерального секретаря СЕПГ, обозначил словом «поворот» (Wende). Имелась в виду готовность коммунистической партии повернуть штурвал в направлении экономических и политических реформ. Но это было уже невозможно.

В январе 1990 года последний руководитель правительства ГДР Ганс Модров, встретившись на экономическом форуме в Давосе с канцлером ФРГ Гельмутом Колем, вынужден был признать: «Все идет к концу, у нас больше нет денег». А вскоре после этого было подписано соглашение двух немецких государств об экономическом, валютном и социальном союзе, что фактически стало первым шагом к объединению. Потому что этот союз предполагал введение в ГДР западногерманской марки, и в июле 1990-го она стала денежной единицей Восточной Германии. И именно ее введение оказалось в глазах населения главным символом необратимости перемен и стимулом надежд – массовая эмиграция на Запад, начавшаяся еще до падения Берлинской стены через Чехословакию и Венгрию, сразу же резко сократилась. Но эта победа западногерманской марки над маркой ГДР символизировала и победу западной социально-экономической и политической системы над коммунистической.

Не знаю, насколько в России известно о том, что лидеры обоих германских государств руководствовались одной и той же «теорией магнита». Согласно этой теории, привлекательность общественной системы измеряется желанием людей переселиться из одного немецкого государства в другое. В ГДР таких желающих всегда было несопоставимо больше, чем в ФРГ. А восторженное отношение всех восточных немцев к западногерманской денежной единице продемонстрировало силу магнитного притяжения западных стандартов и западного образа жизни еще более наглядно. Поэтому не будет преувеличением утверждение, что начало объединению немецких государств посредством интеграции ГДР в ФРГ было положено приходом в ГДР западногерманской марки.